Девочкам и женщинам есть запрещено

Лилит Мазикина


Каждая из нас знает это как отдельные факты, но редко какая связывает их воедино: в любые времена и почти во всех социальных группах девочки и женщины недополучают еды. Речь не идёт только о каких-нибудь индийских бедняках. В среднем европейском классе всё то же самое. Ограничения женщин в еде могут иметь разную подачу, разные способы обосновать, почему это так нужно, но такие ограничения в любом случае существуют на протяжении всей человеческой истории, и тренды-исключения, в общем-то, остаются исключениями.

Еда — это не то, чего девочки и женщины должны получать достаточно. Точка.


В Индии исторически и до сих пор большинство чистых вегетарианцев вне брахманских семей — женщины. Каждая из них, если спросить, скажет, что отказ от любого мяса — её сознательный выбор из жалости ко всему живому. Однако жалость не мешает ей готовить мясо своему мужу. Если пристально посмотреть на бюджет бедной индийской семьи, мы увидим, что она вообще может позволить себе очень скудные добавки еды животного происхождения (даже чистого молока) к рациону. Их можно было бы делить честно — так, что животный белок получал бы понемногу каждый. Но каждый раз именно жена вдруг выбирает переход на чисто растительный рацион. Задаёшься вопросом, что сделает муж, если она объявит, что хотела бы съесть половину приготовленного сегодня мяса: кротко улыбнётся и примется делить порцию или влепит, как в индийском кино, раскатистую затрещину?

Во многих африканских, ближневосточных, афганских и иракских семьях девочке с момента перехода на твёрдую пищу дают меньше еды и дают её позже, чем братьям, старшим или младшим. У мальчика больше шансов получить лакомство или порцию мяса, чем у девочки. С самого детства девочку приучают помогать по хозяйству, делать порой очень тяжёлую работу вроде ежедневных походов за водой за много километров, а потом с грузом воды обратно, но при этом считается, что при большем количестве работы, чем у её брата, ей полагается меньше еды, просто потому, что «мальчикам надо больше есть», или потому, что девочка — немного ненастоящий ребёнок, нечто вроде брака.

В некоем североамериканском племени бытовало убеждение, что взрослой женщине не надо есть. Вообще. Она ведь облизывает руки, когда готовит еду. Убеждение, впрочем, не совсем разделяли сами женщины: живя действительно впроголодь, они всячески старались хоть по кусочку урвать себе еды тайком. Если подобное поведение вскрывалось, женщину жестоко избивали. Обжора и воровка!

Конечно, подобная крайность всё же в целом необычна. Большинство даже самых строгих и патриархальных культур в курсе, что женщине тоже надо есть, так что еды её лишают или в наказание, или чтобы сломить, или если еды мало даже для мужчин.

К слову, если говорить о том, чтобы сломить кого-либо голодом, вспоминается педагогическая практика Европы конца XVIII — начала XIX века, когда многие считали, что детей следует кормить как можно меньше, а некоторые добавляли, что ни в коем случае не мясом. Ребёнок, который много ест (и особенно мяса), — строптив, задаёт дерзкие вопросы, неуместно резв и норовит бегать и прыгать куда больше, чем пристойно. Неудивительно, что одна из самых популярных детских писательниц Франции, чьи книги содержат детские воспоминания, рисует картину постоянных, навязчивых размышлений ребёнка о том, что можно было бы съесть то или это. Очарованная мыслями о возможных блюдах из рыбы, девочка Софи режет аквариумных рыбок — и её бранят за бессмысленную жестокость. Она ворует кусочек хлеба из корзины с угощениями для пони, пони жестоко кусает руку девочки, — и девочке достаётся за проказы, непослушание, распущенность (одним из проявлений которой и является обжорство).

Будущие писательницы Шарлотта и Эмили Бронте несколько лет подряд не ели на ужин ничего, кроме отварной картошки, и не только потому, что их отец, пастор, не очень много зарабатывал. Такова была его принципиальная педагогическая позиция: дети не должны были получать ни кусочка мяса, чтобы не распуститься и не избаловаться, а ничего ещё, кроме картошки, на ужин и не подавалось. Старших сестёр Шарлотты и саму Шарлотту описывали как девочек очень тихих и миниатюрных, не склонных играть с другими, проводящих свой досуг максимально неподвижно (читая или созерцая игру света в ручье) — и неудивительно. Дело не только в их характере: всякий, кому случалось недоедать, вспомнит, как тянуло перейти в энергосберегающий режим.

Ограничивали ли так же строго и так долго их брата Патрика, любимца семьи и деревни, хулигана, лодыря и с ранних лет пьяницу? Мне не удалось найти сведений.

Ограничение детей (особенно девочек) и женщин в еде кажется на первый взгляд предрассудками далёкого прошлого Европы и настоящего стран так называемого третьего мира. Но обратимся к чуть менее давнему прошлому, и российскому, и европейскому.

И в книгах, и в фильмах, и в воспоминаниях мы часто видим такую картину: мать семейства, распределяя готовую еду, даёт мяса сполна отцу, немного, если осталось, детям, а сама довольствуется картошкой или макаронами под соусом с мясным запахом. Или, если дела в семье обстоят получше, отец получает большую порцию мяса, и такую же, если есть, свёкор, а остальные получают порции намного меньше.

Это не касается только семей шахтёров, или грузчиков, или того сорта рабочих, которые тратят много больше физических сил, чем, например, домохозяйка с плохо обеспеченным бытом (без стиралки, возможности покупать еду понемногу каждый день, доставки воды по трубам прямо в квартиру и так далее). Муж-клерк, муж-вахтёр, муж-учитель имели всё те же привилегии в отношении распределения самой вкусной и насыщающей еды.

Цитаты из книги «Окнами на Сретенку» показывают нам недавнее прошлое:

«Тётя Зина болела в эвакуации цингой, потеряла зубы — свой паёк она отдавала дяде Серёже [мужу], а тот то ли не замечал этого, то ли делал вид, что не замечает, и всё поедал…»

«Вера Михайловна Пташкина умерла от голода — для Москвы довольно редкий случай, но её Антоша с Витей [муж и сын] съедали весь её паёк, не оставляя даже хлеба. Она сносила это безропотно, считала — так и должно быть, мужчинам нужно больше есть».

Нет, большинство мужчин не доходили до такого эгоизма, но насколько нестранной выглядит здесь позиция женщин. Мы её знаем с детства, из разговоров взрослых на кухнях, мы знаем её по дискуссиям на женских форумах. Мужчинам надо больше есть, а нам, женщинам, лёгкое недоедание на пользу; мужчинам нужно мясо, а женщинам — кашки, выпечка, сладкое.

В то время, как физиологи ничего подобного, естественно, не описывают. Разница в потребности между взрослыми мужчиной и женщиной в калориях столь незначительна, что на бутерброд меньше мужчины женщина съест — и уложится. Разница в потребности в белке — в каких-то граммах.

Это не физиология, это общественная установка, воспроизводимая эпоха за эпохой, поколение за поколением.

Но и современные, энергичные, работающие женщины, не «майонезные хозяюшки», не «лишь бы штаны в доме», не свободны от этой одной из древних традиций. Только выглядит у них рационализация другим способом. Меньше есть — полезно для здоровья. Важнее всего — овощи, потому что в них калорий мало, а витаминов много. Мясо пусть едят на свиданиях мужчины, это их животное начало так проявляется, и потом, мясо нужно для мышц (словно мышцы содержатся только в мужской анатомии, а у женщины кости передвигаются по особому волшебству). Уж если поесть мяса ради фитнес-формы, то самого женственного, самого пресного — курочки. Не говядины же.

Высококалорийные картошка и макароны к тому же объявлены почти ненастоящей едой, ведь в них, кроме калорий, ничего нет (и это правда).

Ну и, конечно, диеты, которые вроде бы нужны для вечной стройности и блеска в глазах, но приводят к более обширным и интересным эффектам, хорошо изученным во время разных опытов по ограничению пищи (особенно во время Миннесотского эксперимента): половина мыслей — о еде, постоянная лёгкая раздражительность никак не перейдёт в открытую конфликтность (сил не хватает) и потому даже не имеет нормального выхода, сонливость, уныние, падение настроения, импульсивные покупки. Прямо как у тех детей XIX века, которых дисциплинировали недоеданием, а иначе они чего-то бойкие становятся.

Это подводит нас к ответу, почему, если на самом деле физиология ни при чём, ограничения в еде почти никогда не перестают быть нормой жизни девочек и женщин.

Распределение еды всегда было вопросом власти и иерархии. Это заметно по любому сословному обществу. В наше время невозможно заявлять вслух, что кто-то недостоин получать еду, особенно «престижную» еду, по признаку пола, — неприемлемо, дикарски, нецивилизованно. И старый механизм получает новую «обёртку», новые объяснения, которые ничего не объясняют, а только обосновывают устоявшееся положение дел. Женщины Европы могут водить машины и заниматься наукой, но преломить установку, определяющую, кто каста, достойная еды, и кто из касты, еды недостойной, они не могут. Ни в себе, ни в обществе. По крайней мере, пока что и массово.

А это на одном из самых архаичных уровней — уровне распределения еды в племени — говорит, что в вопросах власти по большому счёту ничего не изменилось. И торжество демократии, равенства и цивилизованности для многих, особенно многих мужчин — это когда у каждого свободного афинянина не меньше трёх рабов. То есть, имеется своя рабыня. Хотя бы чисто на символическом плане.

Лилит Мазикина
Источник