Начну с неожиданного — с разговора, который не так давно состоялся с подругой, журналисткой Олесей Проглядовой. Повода особого, чтобы углубиться в такие дебри, не помню, наверняка одно зацепилось за другое, потом третье, и тут она спросила:
— Что тебе говорили родители, пока ты искала себя, работая поварихой, уборщицей?
— Думаю, мама и папа, конечно, хотели для меня какой-то стандартной жизни. Помню, однажды мама с присущим ей юмором сказала: «Выйди ты замуж хоть за столб, только пусть он будет православным». Но не помню, чтобы на меня давили. Мне не подсовывали женихов, меня ни с кем не знакомили, никогда не было разговоров: «Ты — старая дева».
— А были разговоры о том, что ты живешь неправославной жизнью?
— Никогда не было. Я знаю, что они очень переживали, расстраивались во вторую очередь, в первую — переживали. Им очень хотелось, чтобы у детей все было хорошо. Хорошо не в общепринятом смысле, чтобы мы были хорошими христианами. И не в том, что у нас узкий круг общения и за детей перед кем-то стыдно. Я сейчас понимаю это: мне же не стыдно за Мишины (сын – прим. ред.) ошибки, я за него переживаю.
Это и есть родительская любовь: ты так переживаешь, ты сам себе не важен, главное, чтобы у твоего ребенка сложилась та жизнь, где ему хорошо, где он будет собой. Настоящим.
И это гораздо важнее всяких общезначимых наслоений. Но мне жаль, что папа никогда не показывал нам своей любви. В этом плане они с мамой были достаточно закрытыми. Не думаю, что это правильно — быть закрытыми по отношению к детям. Но это понятно: их самих воспитывали в такое время, когда внешней заботы, проявлений любви было немного. С другой стороны, мама говорила, что я особенно и не допускала никаких нежностей.
— А ты больше папина или мамина дочка?
— Долгие годы казалось, что папина. Пока я не стала понимать роль мамы в нашей жизни, нашей семье. Ее роль матушки, человека, который никогда не выпячивал себя, не стремился быть на первых ролях, но при этом, как я сейчас понимаю, она была «теневым министром», все организовывала для нас. Гораздо позже стала замечать, сколько всего было ею в нас заложено, сколько всего дала мама.
— В том числе спокойную жизнь по тем временам.
— Да, да, да, конечно. И в достатке. Ведь достаток — это очень условная вещь. Ты можешь чувствовать, что тебе чего-то не хватает, при этом поедая черную икру с золотой тарелки. А можешь быть всем доволен, имея на ужин день за днем пустую гречку. Это тоже входит в создание семьи, атмосферы в ней. И этим, конечно, занималась мама. Я не знаю, как ей такое удавалось, как ей хватало житейской мудрости. И этим можно бесконечно восхищаться! Сегодня я больше советуюсь с мамой, если вообще советуюсь. У меня есть очень жесткое внутреннее правило, я его никому не навязываю, но совершенно убеждена: если ты идешь к священнику за советом, за рекомендациями, за благословением, тогда уж будь добр выполнять его слова. В случае с родителями я уверена: не задавай вопросов, ответы на которые тебе могут не понравиться, да и собственными глупостями их обременять не стоит. В их жизни было много трудностей. Мои в том числе. И сейчас они должны быть лишены этой «радости» — беспокоиться из-за моих ерундовых проблем.
— У тебя никогда такого не было: уйду ото всех, стану буддистом?
— У моего папы есть такая теория. Он считает, что в какой-то период у ребенка начинаются творческие искания, метания. Как бы ни было больно, сложно это принять родителям, в поисках неясных целей дети могут уходить из семьи, из Церкви. Наблюдая за сыном, я могу только согласиться с этой папиной мыслью. Это если и не нормально с точки зрения взрослых, то наверняка логично. Хорошо, когда человек что-то ищет, а потом находит. Хуже, когда он не находит. Иногда и вовсе беда, если не искать или не найти себя, цель, свой путь.
— У тебя тоже такое было?
— Нет, не было. Я логически развивалась, степенно и постепенно. У меня никогда не возникало сомнений в том, что Бог есть. Мне никогда не нужно было искать подтверждений возникновения христианства в громадной философской базе. Поэтому мне было легко и просто.
— А ты живешь, исходя из того, что ты дочь священника?
— Очень часто я что-то делаю, учитывая не то, как это на мне отразится, а как это повлияет на отца. Речь не о том, что ему будет за меня стыдно, я не хочу, чтобы у него были проблемы. Мне, конечно, важно, что он священник. Он сформировал мое отношение ко многим вещам, а заодно задал высокую планку священническому сословию бескомпромиссностью по отношению к себе и приятием других людей с их свободой. И мне было очень трудно осознать, что не все священники такие. Возможно, поэтому я не смогла найти себе мужа. Как многие девочки, я сравнивала отца с остальными мужчинами. И такого сочетания пытливости ума, работоспособности, строгого к себе отношения, внутренней и внешней красоты я больше ни у кого не нашла.
С другой стороны, такая жизнь мне дается легко. Я не делаю ничего, что было бы противно моим убеждениям, что мешает мне как личности.
— Мне кажется, что быть ребенком священника и матушки даже сложнее, чем быть ребенком учителя. Даже если ты у этого учителя учишься. В том плане, что такой родитель принадлежит не только тебе, а еще огромному количеству людей. Ты никогда не ревновала? Не говорила: «Папа, да вот же я! Поговори со мной, а не со всеми этими людьми».
— Я думаю, что скорее такие мысли могли возникнуть у остальных детей в нашей семье. Потому что он в момент их детства стал священником, у него появилась паства. Но мир воспоминаний о родителях—это очень субъективная вещь.Ты можешь вспоминать, что родители тебя наказывали, что они были недовольны тем, что ты медленно ешь, что ты не получил пятерку, возможно, даже наорали на тебя или выпороли. Или ты можешь вспоминать, что папа тебя провожал в школу, что мама каждый день готовила тебе завтрак, что она при очень небольшом бюджете всегда организовывала для тебя какие-то необыкновенные праздники на дни рождения. Понимаешь? Это все умещалось в одну и ту же жизнь и важно, что ты запоминал. Я не помню того, чтобы моя жизнь была ущербна.
Мария Свешникова
Комментарии (0)