Здесь и далее: пакистанские НПО «борются с коррупцией» (см. весь сборник). Учитывая, что доход в «третьем секторе» выше, чем для аналогичных позиций/специальностей в университетах, а коррупции от такой борьбы не убудет — очень неплохой способ заработка.
В продолжение темы, что
Тема коррупции всплыла снова. С ней, при мощной информационной поддержке, стали бороться те, чьи однодумцы в 90-х рассказывали, что коррупция естественна и даже полезна в плане развития рынка и даже демократии (деньги уравнивают, снимают «совковую зависимость от чиновника» ). Поэтому важно рассмотреть феномен коррупции в развитых и особенно в развивающихся странах, куда нас отбросили в 1990-е, «без гнева и пристрастия», по объективным данным социальной антропологии. Об этом см. замечательный сборник » « » (ред. Олег Паченков, Ирина Олимпиева), вышедший аж в 2007 г. в вовсе не упоминаемый сегодняшними «борцами».
По понятным причинам: статьи разных (в основном западных) авторов показывают, что уменьшение коррумпированности требует не «борьбы», а общественного прогресса, ухода от зависимого развития, понимания разными социальными группами своих классовых и идеологических интересов — тогда проведение «верной политики» является достаточным обещанием. Если это не развито, вместо них развивается идентификация себя с микрогруппой, и стремление к немедленным выгодам для неё — вместо продвижения «своей» идеологии в стране в целом.
Таких, недостаточно развитых для убеждения и агитации, избирателей и политиков приходится подкупать, и тем шире, чем больше в стране демократии (почему при неразвитости и зависимости она увеличивает коррупцию, а не уменьшает её, см. следующую статью сборника).
Здесь публикуем предисловие редактора сборника, где показано, что акцент на «борьбе» вместо «развития» или прогресса ведёт к мифологии коррупции, когда ей объясняют все общественные неурядицы, — на уровне объяснений того же самого колдовством в Африке.
Отсюда — ложная вера, что после «победы» соответствующие проблемы исчезнут; однако победить юридическо-полицейскими средствами невозможно, в т.ч. потому что одной ладошей не хлопнешь (борются с публичными персонами — политиками и чиновниками, но главные коррупционеры — бизнес, преследующий частные интересы, большей частью остаётся в тени).
Также в предисловии обсуждается мифология коррупции и её контрпродуктивность; показывается, что для реального исследования воспроизводства коррумпированности в разных обществах от социального учёного требуется отсутствие морализаторства, открытость для «поля» и искреннее стремление понять логику всех участников соответствующих взаимодействий. В т.ч. и «берущих» управленцев с политиками, и «заносящих» предпринимателей (или «ставящих» нужных чиновников, проводящих «своих» депутатов), и включающихся в эти практики масс, — врачей, учителей, полицейских и пр. Иначе не реконструировать порождающий социальный механизм, не понять, каким из направлений прогресса он преодолим.
Мифология коррупции
Содержание
«…Миф первый: принято считать, что определение коррупции — объективно, т.е. для того, чтобы утверждать, что где-то имеет место коррупция, достаточно обнаружить виды деятельности, которые включены в перечень коррупционных практик. Однако в реальности оказывается весьма сложно
разделить коррупцию и свойственные людям «логики», которые «имеют некоторое „семейное сходство“ с практиками коррупционного типа, но не представляют собой коррупции в чистом виде» (де Сардан). Реальная жизнь намного сложнее любых возможных схем, поэтому «в действительности идентифицировать действия как коррупционные и установить их связь с обязательствами перед родней или с патрон-клиентскими отношениями достаточно сложно» (Андерс).
К первому мифу вплотную примыкает второй: в странах «второго» и «третьего» мира коррупции по определению больше, чем в странах «первого» мира. Распространенность данного мифа во многом объясняется издержками сравнительных межнациональных и диахронических исследований коррупции, на которые указывает в своей статье Джеймс Скотт. Так, например,
«тайные гонорары за правительственные контракты на снабжение в Рангуне 1955 года называют „коррупцией», в то время как с подобных практик в Англии 19 века этот ярлык снимают».
На примере различных государств Скотт также показывает, что бизнесмены добиваются одних и тех же целей (установления влияния на политическом уровне с целью лоббирования своих интересов) различными средствами, «коррупционность» которых определяется обществом в зависимости от ситуации. Влияние стигматизирующего эффекта рассматривается Клавсом Седлениксом на примере стран «с переходной экономикой». Именно потому, что «всем известно», что в этих странах коррупции по определению больше, мы склонны применять термин «коррупция» для характеристики многих социально-экономических отношений, которые, будучи обнаруженными в странах «первого» мира, в категорию коррупционных не попадают.
Миф третий состоит в предположении, что наличие демократии и партийной системы автоматически обеспечивает меньший масштаб коррупции, нежели другие политические системы. Этот миф также подвергается развенчанию в представленных текстах. В статье Оливера де Сардана на примере сравнения ситуации в различных странах демонстрируется отсутствие корреляции между типом политического режима и уровнем коррупции. Джеймс Скотт, сравнивая политические системы африканских стран и демократические выборы в городских политических системах в США в 20 веке, показывает, что
«партийная система легитимирует отдельные модели влияния, которые могут проявляться лишь в форме коррупции при (нетрадиционной) бюрократии».
К выводам о неоднозначности соотношения между «количеством» демократии и наличием коррупции приходит и Герхард Андерс, сравнивая уровень коррупции по оценкам населения Малави при аристократическом и демократически избранном правителе (оценки, заметим, свидетельствуют не в пользу последнего).
Одним из краеугольных камней, делающих возможным существование соответствующего «западного» дискурса о коррупции и придающих ему ауру объективности и научной обоснованности, являются коррупционные рейтинги. С ними связано еще одно заблуждение.
Итак, миф четвертый состоит в том, что мировые рейтинги коррупции отражают реальное положение вещей . Хотя сторонники данной методики объясняют, что индекс отражает лишь мнение экспертов об уровне коррупции в той или иной стране, есть основания предполагать, что на эти заявления мало кто обращает внимания (в особенности среди не специалистов). В результате индексы воспринимаются именно как объективные показатели коррупции. Между тем, даже самый известный и авторитетный из этих индексов — CPI TI — является не более чем индексом восприятия коррупции (ИВК). Создается впечатление, что как разработчики, так и потребители индексов исходят из предположения о существовании прямой связи между уровнем озабоченности людей проблемами коррупции и реальным положением дел. Однако помимо методологической специфики самого опроса, лежащего в основе вычисления индекса , на позиционирование страны в рейтинге оказывает влияние огромное количество факторов, к реальному положению дел в области коррупции отношения не имеющих .
Пятый миф касается коррупции как предмета общественных дискуссий. Как точно заметил Стивен Сэмпсон,
«довольно сложно определить, вырос ли в действительности за последнее время уровень коррупции, так как весьма трудно найти для нее какое-либо однозначное измерение. Зато с полной уверенностью можно сказать, что вырос общественный интерес к проблеме коррупции».
В действительности дебаты о коррупции могут существовать совершенно
независимо от коррупционных практик и не иметь к ним никакого отношения. Обсуждение проблемы коррупции представляет собой самостоятельное дискурсивное пространство существующее по своим собственным правилам. Таким образом, мы, с одной стороны, имеем «мир антикоррупции», как его именует Стивен Сэмпсон, противостоящий миру коррупции и представляющий собой отношения вполне реальных акторов и набор мероприятий, не уступающих (если не превосходящих) по масштабу предполагаемый объект антикоррупционной борьбы. С другой стороны, мы имеем пространство антикоррупционного дискурса или дискурса о коррупции, которое обладает собственным онтологическим статусом, равнозначным статусу того, что принято называть «реальной жизнью» (в смысле действия, а не разговоров) и нисколько не нуждается в том, чтобы иметь какой-либо коррелят в так называемой «объективной» реальности недискурсивных практик. Рассмотрим эти темы подробнее.
Борьба с великанами, которых нет, или о Коррупции с большой буквы
В названии сборника используется цитата из интервью с женщиной-предпринимателем, в котором она говорит о том, что выступать против коррупции в России, особенно в одиночку, дело, безусловно, благородное, но обреченное на неудачу.
«Дон Кихот, конечно, тоже боролся с ветряными мельницами, — отмечает информантка, — но, к сожалению, приходится принимать то, что есть».
Обычно образ Дон Кихота, борющегося с ветряными мельницами, используется в тех случаях, когда надо продемонстрировать тщетность чьих-либо усилий, невозможность воздействовать на объективно идущие процессы. Позволим себе, однако, напомнить, что Дон Кихот сражался с великанами, которые на поверку оказалисьмельницами. Таким образом, метафора, используемая для того, чтобы подчеркнуть бесполезность борьбы с коррупцией, показалась нам чрезвычайно подходящей в силу своей многозначности. Она не только обладает трагически-героическим пафосом, но заставляет задуматься над тем, кто и с чем борется. Были ли у Дон Кихота шансы победить великанов? Вероятно, нет, по той простой причине, что великанов не существовало, точнее, они существовали лишь в воображении «хитроумного идальго». Эта ситуация, на наш взгляд, некоторым образом напоминает нынешнее положение в праведном деле борьбы с коррупцией.
В статье Стивена Сэмпсона рассматривается процесс конструирования в глобальном масштабе «антикоррупционного мира со своими действующими лицами, стратегиями, ресурсами и практиками, со своими героями, жертвами и злодеями». Одновременно с возникновением и распространением этого мира формируется особое представление и об антагонистическом мире коррупции. Исследование способов формирования и функционирования этого комплекса представлений позволяют автору говорить о том, что
«антикоррупция есть также антикоррупционизм — идеология, основанная на понимании этики, честности, справедливости, морали и подотчетности» (Сэмпсон).
Однако благородство и мораль не препятствуют превращению антикоррупционной идеологии и риторики в широко используемый на всех уровнях власти инструмент достижения политических целей и способ привлечения финансовых ресурсов. Многие серьезные экономические и политические проекты, вплоть до смены государственных режимов в некоторых странах, предпринимались и предпринимаются во имя борьбы с коррупцией, хотя на деле служат достижению интересов определенных властных групп, пишет Сэмпсон. Таким образом, понятие коррупции превратилось в политическую идеологему, так называемую «Коррупцию-с-большой-буквы»1. И, по всем законам жанра, «Коррупции-с-большой-буквы» противостоит «Антикоррупция» — безусловно, тоже «с-большой-буквы».
Деньги для «борьбы с коррупцией» в третьем мире через «институты гражданского общества» для западных стран, особенно для США — удобный способ избежать неприятных сравнений по формам и уровням разных видов коррупции. Малая плата за большой выигрыш — возможность продолжать неоколониальную эксплуатацию вместо когда воевали за симпатии этих стран с советским блоком. См. примечания
Любопытно, что идеологическое наполнение термина заслонило собственно денотат: совершенно в духе постмодернизма участники антикоррупционной дискуссии существуют в мире сплошных коннотатов, и складывается впечатление, что они не особенно озабочены этим обстоятельством. Действительно, сбор эмпирических свидетельств коррупции чрезвычайно сложен (хотя, как демонстрируют вошедшие в сборник тексты — принципиально возможен), а непредвзятое рефлексивное осмысление этого эмпирического материала грозит поставить под сомнение не только универсальность используемых определений, но и саму концепцию. Следует признать, что в этой ситуации постмодернистский принцип манипуляции означающими при отсутствии потребности в означаемых подходит для создателей и активистов мира антикоррупции как нельзя лучше.
Интересно, что способы конструирования и применения антикоррупционной идеологии поразительным образом напоминают применение магии в традиционных обществах. В современном мире коррупцией (как колдовством в традиционных обществах) объясняют почти все несчастья, а обвинения в коррупции (в точности как обвинения в колдовстве у многих племен) звучат чаще других. При этом мало кто озабочен пониманием того, как собственно работают механизмы коррупции (-колдовства). Как демонстрирует нам Клаве
Седлениекс, при ближайшем рассмотрении оказывается, что
«хотя реальность существования коррупции на первый взгляд не вызывает сомнения, эта уверенность во многих случаях основана на таких же рациональных основаниях, что и колдовство».
Западный дискурс опирается на веру в реальность коррупции. В этом смысле, как ни парадоксально это звучит в эпоху модернизма, нынешняя вера «типичного европейца» в существование коррупции имеет под собой ни чуть не больше (но и не меньше) оснований, чем вера членов племени азанде в магию:
«Вера в коррупцию замаскирована рациональными объяснениями, но организована по нерациональному принципу».
Похоже, что мы, будучи жертвами глобального дискурса о коррупции и антикоррупции, пытаемся бороться с «великанами», не всегда отдавая себе отчет в том, что перед нами «мельницы». Между тем, успешность предпринимаемых действий напрямую зависит от понимания природы феномена, с которым мы имеем дело».
, с.5-15
Примечания
В ответ на обычные возражения о невозможности измерения коррупционных практик, приведем любопытный пример Фисмана и Мигеля, результаты которого противоречат наиболее известным рейтингам коррупции. Идея проекта состояла в том, чтобы отследить практику нарушения правил дорожного движения дипломатами в Нью-Йорке. Предполагалось, что поскольку дипломаты всех стран могут нарушать правила ДД безнаказанно (они не обязаны оплачивать выписанные им штрафы), то их отношение к этим правилам отражает «культуру коррупции» в их стране.
По результатам данного проекта рейтинг России оказался значительно лучше, чем рассчитанный с помощью традиционных методик. Если по данным международной организации Transparency International в мировом рейтинге по индексу восприятия коррупции Россия в прошлом году оказалась на 126-м месте из 159 возможных, а по индексу коррупции Всемирного банка (так называемый индекс Кауфманна) на 145-ом среди 206 фигурантов, то в данном исследовании Россия заняла 108-е место из 146 (в отличие от перечней TI и Всемирного банка, в данном рейтинге более высокая позиция соответствует более низкому уровню коррумпированности). Несмотря на то, что сделанные авторами исследования выводы предполагают массу неочевидных допущений (например, что отношение к закону отражает культуру коррупции или что отношение к закону, демонстрируемое дипломатами, усвоено ими в родной культуре и др.), сама идея попытаться изучать коррупцию на основании практики, а не мнений представляется весьма любопытной. См.: .
CPI TI— Corruption Perception Index, рассчитывается ежегодно международной организацией Transparency International по специально разработанной методике с последующим составления рейтинга стран по уровню коррупции.
Критический обзор методик на русском языке см. в: Аналитический доклад. Москва,2001.
Приведем два простейших примера таких факторов. Первый из них — принцип «замкнутого круга», когда эксперты, оценивающие уровень коррупции, попадают под влияние СМИ и других источников, публикующих оценки других экспертов:
«Вы задаете респондентам вопросы о России, а газеты тем временем пишут о том, что Россия является одной из самых коррумпированных стран в мире. Это не может не влиять на их мнение» («Дипломаты, копы и коррупция»/«Ведомости», приложение Smart money: №35; 13.11 2006).
Второй пример: международная геополитическая конъюнктура препятствует обвинениям в высоком уровне коррупции в адрес страны, финансирующей борьбу с коррупцией в мировом масштабе, — независимо от реального положения дел в этой стране. Даже в тех случаях, когда в этой стране вспыхивают скандалы, связанные с злоупотреблениями властью, слово «коррупция» при их освещении почти не используется. На наш взгляд, это один из ярких примеров тех «табу» мира антикоррупции, о которых пишет Стивен Сэмпсон.
Рекомендуем прочесть!
Комментарии (0)