Аллегория свободы, равенства и братства. Франция, 1900 г.
В продолжение
(хотя есть и дополнительный к нему )
Резюме. Обсуждаются альтернативные варианты оптимизации популяционной структуры у животных и социальной у гомосапов. Рассматриваются два возможных экстремума — максимальная конкурентность в распределении нужного ресурса между особями разного «качества», второй — «силовое» установление равенства в снабжении им до начала конкуренции между индивидами, при их формировании. Первый подход увеличивает «свободу» и максимизирует точность выделения «лучших» и монополизацию ими ресурсов пропорционально «качеству». Второй — увеличивает «равенство» позволяя достичь максимума продуктивности на выходе, от рождающихся детей до «интеллекта нации».
***
Рассмотрим систему из n независимых индивидов, конкурирующих друг с другом за некий ресурс. Это могут быть самки в популяции тетеревов, самцы в популяции якан, люди, конкурирующие за доступ к образованию, лечению, к возможностям самореализации (например, в науке) — или, например, к суду.
Симметрия конкуренции за социальный ресурс у животных
Содержание
Об устройстве этих систем у животных, см. « ». Самое важное здесь, что у видов с токовыми сиcтемами нетокующий пол — всего лишь ресурс для собирающихся на току самцов (или самок), а не участники коммуникации, как половые партнёры у стайных или территориальных видов.
И наоборот, собравшиеся на току и особо рискующие жизнью индивиды — ресурс «ценных генов» для особей противоположного пола, почему они и копируют поведение друг друга ( ). См. критерий Дьюи, (коммуникация «на равных» вместо «принуждения» к должной реакции, или нет), и он же .
В силу а Амоса Захави они так контринтуитивно оценивают приспособленность самцов к местообитаниям, врагам и опасностям данной местности (чем больше проводит времени на току и сильнее «высовывается», рискуя жизнью и/или проигрышем, в демонстрациях, тем лучше приспособлен). По той же причине демонстрации токующего пола ; тот «просто» делает акт выбора, даже не партнёра, а отражающего его статус места на току и спаривается, почти не вступая в обмен демонстрациями с владельцем.
Схема танца самца золотистого короткокрылого манакина. Посмотреть, как это выглядит в природе, можно на .
Поэтому самки путешествуют между «собраниями» самцов на токах разной численности и интенсивности конкуренции, так что могут сравнить и выбрать «лучшее место» для последующей яйцекладки вокруг. Система таким образом, вполне симметричная; вторая часть её, связанная с конкуренцией и выбором нетокующего пола, по понятным причинам реконструируется труднее и в полном объёме известна только недавно (как и «внесистемные спаривания» подчинённых самцов у райских птиц, тетеревов и пр., сильно уравнявшие шансы на «распространение своих генов» с доминантами). Соответственно, конкуренция самок не менее интенсивна, чем у самцов, и межиндивидуальная дисперсия по приспособленности тоже, см. работы для млекопитающих и птиц ( - - ), а также ( ).
У территориальных или стайных видов потенциальные партнёры равно участвуют во вполне симметричном обмене демонстрациями, в ходе которого сближаются, «оценивая» друг друга, чтобы либо отвергнуть и сближаться с новым партнёром, либо образовать долговременно-устойчивую пару.
Первый экстремум — максимум свободы
Зададимся вопросом: какая структура подобных систем оптимальна? (последнее я пока специально не определяю чётко). Первый подход здесь — распределять ресурс сообразно «качеству» особей. Оно, как понятно, проявляется в конкуренции за него, идущей по неким постоянным («честным») правилам. У животных это обеспечивают видовые сигналы и механизмы коммуникации, «наказывающие» проигрышем отвечающих на демонстрации прямым действием или уклоняющихся от определённого «синтаксиса», организующего обмен этими демонстрациями. У людей — правилами fair play, неизменно устанавливаемыми для всех видов «соревнований» сообразно нормам и принципам данного социума; они, в свою очередь, зависят от формационной принадлежности и конкретной истории последнего, также как классовой принадлежности состязающихся. Т.е., как у животных, сложились исторически под действием конкуренции и отбора, только в ходе не эволюции, а собственно истории (как и почему первая переходит во вторую, см. « »).
В обоих случаях в соответствующем конкурентном процессе индивиды естественным образом делятся на «лучших» и «худших»: первые получают больше самок, лучшие территории, высший статус в иерархии и т.д. У людей это проявляется там, где число жён (т.е. рабочих рук и производителей будущих рабочих рук) пропорционально богатству мужчины или его отца. Или там, где доступ к образованию и успехи в нём почти полностью заданы возможностями (в т.ч. образованием) родителей, как (кроме Скандинавии). А от образования зависит зарплата, т.е. те самые возможности; круг замыкается, .
Животные здесь отличаются от людей в лучшую сторону: у них появляются (клептогамия, нетерриториальность и пр.), позволяющие данное разделение обойти, «выровняв» приспособленность доминантов и подчинённых. Проигрывают в этой системе «средние», запаздывающие со специализацией поведения. Люди, увы, существа разумные, а значит обучаемые и убеждаемые. У них в классовом обществе появляется угнетение, разными способами мешающее большинству членов эксплуатируемой группы . Сегодня это примерно на треть обусловлено худшей средой обитания, в сравнении с «чистой публикой», на две трети — разными формами убеждения и самоубеждения их в том, что это деление честное, они свободны, а сложившееся положение «естественно» (в смысле биологической ли равноценности, или в смысле справедливости в человеческом плане).
Джон Дьюи. Один из последних великих либералов, которые за прогресс более, чем «право собственности» или «права человека». Поэтому
Переходя на язык социальных взаимодействий и конфликтов, данный подход создаёт максимум свободы, в либеральном понимании — свободы рук за общим столом. Соответственно, деление на «лучших» и «худших», сложившееся здесь и сейчас, в следующие моменты лишь подкрепляется и усиливается. Здесь максимизируется точность распределения ресурса между особями разного «качества» в каждый данный момент, но ценой сокращения общей продуктивности популяции, ожидаемой от использования такого ресурса, «на длинной дистанции»: в случае половых партнёров это репродуктивный выход, как в примере с , в случае образования — , в случае медицины – среднеожидаемая продолжительность жизни. По этой причине большинство бедняков живёт не в самых бедных странах, но в (при прочих равных) наиболее рыночных и т.д.
Поэтому настоящая диктатура (скажем, якобинская или пролетариата в СССР) — это ограничение либеральных свобод, в первую очередь очередь свободы торговли и свободы печати, в условиях, когда полное осуществление этих свобод приведёт к голоду или военному поражению страны. И осуществляется она в интересах трудящихся и против цензовых классов. И даже чуточное ограничение этих свобод в Первую мировую (нормирование распределения продовольствия с затруднением выселения неплательщиков) значимо демоса в Англии и Франции (где не было голода, обусловленного блокадой, плохой питание было чисто следствием дороговизны.
Второй экстремум — максимум равенства
Следовательно, второй подход – организация равного доступа к ресурсам и/или обеспечения им всех поровну: а конкурируют особи здесь не по степени монополизации ресурса, а по «плодам» его использования в жизненном цикле: численности выращенного потомства, если речь идёт о самках, квалификации и умственных достижениях, если речь идёт об образовании и пр.
Это создаёт максимум равенства (а если говорить об общественной жизни – и братства): устанавливается реальная одинаковость стартовых возможностей. Конкурентность особей здесь ограничивается «силой», почему «состязание» их на жизненной дистанции оказывается «честным», максимально способствующим реализации индивидуальных талантов каждого а не подкреплению социального статуса как в первом случае, при минимизации ненависти и агрессии соревнующихся (у социальных животных – разнообразию жизненных стратегий, разными способами дающих сходную приспособленность).
В обществе это максимум самореализации, т.е. свободы в нормальном человеческом смысле (и одновременно братства, т. к. разнокачественность индивидов не перерастает в неравенство). В популяции это минимум социальной дезорганизации: потери от неё зачастую превышают потери от хищников, скажем у облигатно-колониальной пестроносой крачки Thalasseus sandvicensis — 18.3% от числа отложенных яиц и 19.8% от числа вылупившихся, 34,2% случаев гибели от разных причин, при отсутствии хищников в районе исследований; при их наличии смертность от тех и других сравнимы (в других местах, однако, она ).То же видим у , скажем, у морского голубка Larus genei ( - ), черноголового хохотуна Larus ichtyaetos и пр. Вообще, чем выше социальная плотность группировок, тем сильнее на особей действует социальный стресс (у людей сюда входят все риски насилия, криминала, дискриминации пр. всё вызывающее страх и беспомощность) в сравнении с энвиронментальным, куда входят хищники и др. опасности.
Источник. Панов Е.Н.
Это экстремум продуктивности «на выходе» для обществ или популяций, использующих данный ресурс, т.е. общее благо. Скажем, при первом подходе читать нужные буржуйские статьи по теме могут лишь члены команды, глава который устойчиво получает гранты, т.к. знаменит, что даёт им и их направлению понятное преимущество перед другими командами и их подходами. При втором – могут все, благодаря советской системе РЖ, сегодня ужавшейся на 95% и сервису Sci-Hub Александры Элбакян, а потом, при равной осведомлённости о работах друг друга, получится лучше сравнить качество собственно результатов, что по интересности сегодня, что по перспективам долговременного развития.
Или чем выше неравенство в оплате труда учёных, тем сообщества (скажем, на доллар вложений). Так, Fortin J-M, Currie DJ (2013) , что даёт больше отдачи — дать много небольших грантов или мегагранты «лучшим»? Ожидаемо первое лучше второго в смысле отдачи.
На деле это довод против грантовой системы как таковой, и за «железную чашку риса» для всех действующих учёных, вместо «стеклянной» для «лучших». Поскольку все их темы и направления нужны для полночленного развития соответствующей научной дисциплины, ничего нельзя отсечь без ущерба для неё, см. .
Спаривание пестроносых крачек. Источник
Управленческие следствия, в т.ч. для науки
Иными словами, желая максимально поощрить «лучших», мы подрываем среду, благодаря которой они стали такими, затрудняя формирование завтрашних «лучших».
Платой оказывается сугубая неустойчивость положения «лучших» здесь и сейчас, ибо в следующих поколениях им, их потомкам и пр. всё труднее выдерживать конкуренцию с «поднявшимися» благодаря равному доступу к ресурсам. Почему они склонны использовать какие-то другие факторы, чтобы законсервировать положение и быть не столько «лучшими», сколько «верхними». «Худшим» сегодня приходится вариировать жизненную стратегию, чтобы пройти этот барьер и массовым вхождением в число «лучших» уменьшать существующее разделение «нижних» и «верхних».
Иными словам, эта концептуальная схема на одних основаниях задаёт правила дифференциации альтернативных стратегий в популяциях позвоночных и «силовые линии» общественной борьбы людей.
Соответственно, скажем, есть две формы поддержки науки. Первый эксплуатирует грантовая система: дать максимум ресурсов «лучшим» по неким формальным показателям здесь и сейчас, чтобы они распорядился ими в соответствии со своими исследовательскими и организационными планами. Типа, оставить 1000 конкурентоспособных завлабов, а всё прочее пускай отомрёт. Что очень удобно «лучшим», и ввиду заслуженной славы выглядит убедительно. Однако вне соответствующего лоббизма поддержкой науки называют нечто другое – прогресс школ и направлений исследований, особенно перспективных и прорывных, во всём их разнообразии, полезном для страны.
Вот здесь конкурентный подход контрпродуктивен по двум причинам. Во-первых, самые талантливые из «лучших» уже специализированы к исследованиям в своей области, руководство исследованиями в других означает падение эффективности, примерно как нельзя есть двумя ртами. Во-вторых, они стали такими эффективными не благодаря природным талантам, а благодаря , поставившим их столь же талантливых коллег в уязвимое и неконкурентоспособное положение, а то и вовсе вытеснившее их из науки. Причём чем больше масштаб этого бедствия для большинства, как на постсоветском пространстве в последние 30 лет, тем убедительной выглядят, увы, доводы сторонников 1го подхода, при всей их ложности – по понятным причинам пойдёт своего рода «самоизреживание» научных направлений и школ, пока не останутся несколько – не самых сильных, но лучше всего встроенных на подсобных ролях в международные исследовательские цепочки, а от сильнейших полевых и эволюционный направлений отечественной науки не останется ни следа. Как это уже случилось в постсоветских странах поменьше и всегда было в странах третьего мира, см. « «.
Нужно восстановить расширенное производство научного знания, а для этого нужно не «больше питать» самых сильных сегодняшних исследователей, но выращивать новые и в областях, где сравнимых исследователей у нас пока нет, и в дополнение к уже имеющимся, чтобы не были монополистами. А это предполагает примерное равенство в обеспечении уже сложившихся направлений и школ, при выделении сравнимых ресурсов в 1) в систему воспроизводства научных кадров, преподавание и научную работу студентов. Именно преподаватель, руководитель студкружка, даже если не самый эффективный учёный, может открыть талант и направить его по цели, — в том числе в область, где он лишь «компетентный читатель», а не специалист; и 2) в изменение неблагоприятных социальных обстоятельств, оттесняющих большинство из науки, особенно молодёжи. Если коротко, здесь мы ставим не на тех, кто уже продуктивен, а на поиск и реализацию талантов, способных стать продуктивными завтра, и на возвращение в науку тех, кто был из неё исключён по независящим от себя обстоятельствам
Про безопасное реформаторство, по аналогии с безопасностью на дорогах
Либеральная идея, что надо минимизировать госфинансирование науки и пустить её в свободное плавание конкуренции на международном рынке научных продуктов по технико-тактическим характеристикам точно соответствует левой идее, что надо закрыть все НКО, чтобы государство воленс-ноленс начало выполнять свои социальные обязательства, не приватизируя их, не перекладывая на других. Обе они эмоционально привлекательны точным соответствием общей идеологии, вторая — так , однако немедленная реализация той и другой обрушит систему, навредив массе людей, которым нужно заниматься наукой/получать социальную помощь здесь и сейчас. А то и погубит их.
Отсюда прагматическое правило для оценки степени безопасности реформ для дела, которое, как декларируется, они призваны улучшать. Если говорят — мы отсечём всё отсталое/нежизнеспособное (невидимой рукой рынка или иным социальным скальпелем), значит погубят систему в целом, ибо отсталое/нежизнеспособное там несёт свою функцию. Скажем, даже плохой, малопубликующийся учёный, но следящий за новостями, верно ориентирует в предмете студентов,которые благодаря этому станут первоклассными талантами.
Если он сократится, не пройдя конкуренцию, этим ребятам некому будет дать нужный старт, не у всех есть подходящее для этого социальное окружение. Соответственно, воспроизводство данной научной области подорвётся и т.д.
Если же говорят — плохое/отсталое отомрёт само, но мы увеличим социальную притягательность лучших, работоспособных примеров (лучших школы, исследователей и пр.), защитим их от существующих факторов риска и, главное,обеспечим равный доступ населения к производимым ими знаниям, возможностям, социальным лифтам и пр. — тогда да, это стоит поддерживать.
Источник
Историческая часть: свобода, равенство и братство
Афины (основанные на гражданском равенстве и прямой демократии):
«…единодушное осуждение беспрецедентной демократии города мыслителями, олицетворявшими его беспримерную культуру – Фукикидом, Сократом, Платоном, Аристотелем, Исократом или Ксенофонтом. Афины так никогда и не создали никакой демократической теории – практически все выдающиеся аттические философы или историки придерживались олигархических убеждений. Аристотель предложил наиболее полное выражение этой точки зрения в своём решительном требовании исключения из идеального государства всех кто занимается физическим трудом».
«Афины, имевшие самую полную демократию в Древнем мире, так и не породили ни одного ее крупного теоретика или защитника. Парадоксально, но вполне логично, что именно Рим , не знакомый ни с чем, кроме ограниченной и репрессивной олигархии, породил самые выразительные . Не было никакого реального греческого эквивалента латинского культа Libertas, которому посвящены столько серьезных или ироничных страниц у Цицерона или Тацита».
Перри Андерсон. (+ ).
Libertas, Arnold Böcklin, 1891
И шире: политическая жизнь классового общества, от античности до современности, мечется между альтернативами «аристократическая республика vs демократическая диктатура». Пишет evgeniy_kond:
«по гл.2. Ельницкий Л. А.
Сама возможность определения тирании как демократической показалась мне свежей и парадоксальной. Мы-то воспитаны советской школой в республиканских и тираноборческих традициях русской интеллигенции 19 в. (а традиция эта между прочим буржуазная, а не пролетарская). Но в практике 2,5 тыс. давности с точки зрения угнетенного большинства крайнюю степень рабовладельческого террора воплощала именно аристократическая республика (Спарта и т.п.), в то время как многие успешные демократические движения рабов и пр. неполноправного населения неизбежно вели к установлению тирании, когда тиран подавлял аристократию, опираясь на поддержку масс.
С этой точки зрения общепринятая платоновская классификация (монархия, аристократия, олигархия, демократия) – очевидно классовый идеологический продукт, который описывает внутреннее устройство государства, состоящего как бы только из одного господствующего класса. Эффективность такого устройства для этого класса угнетенным массам малоинтересна.
Характерен в этой связи упор нашей исторической традиции на провальном гладиаторском восстании (Спартака) как вершине «освободительного» движения рабов и, как вывод, неизбежной провальности вообще любых возможных восстаний этого (что неявно подразумевается) дебильного сброда с парализованной политической волей. Что, оказывается, было не так.
Из той же исторической традиции невозможно понять и феномен сталинизма, который преподносится ею или как исключительно национальный, или переформатируется в «эффективный менеджмент» для лучшей усвояемости в рамках своей идеологии, хотя надеюсь, стало понятно, как давно можно найти очевидные исторические аналогии.
Разумеется, следует отметить, что, насколько лестно возможность демократической тирании характеризует способности рабов столь давнего времени, настолько же позорно и трагично, что классовое сознание, интеллектуальное и психосоциальное развитие русского пролетариата 20 в. оказалось сведено на уровень 2,5 тыс. давности.
По-моему, именно модель сталинизма как демократической тирании отстаивают современные сталинисты, эта же модель помогает понять и
.
Тут есть соблазн провести еще одну аналогию: Аристократическая республика/демократическая тирания – буржуазная республика/диктатура пролетариата, но понятно, что персональная тирания – это не диктатура класса.
Можно кстати вспомнить и некоторые характеристики Наполеона буржуазными современниками: «уничтожил тиранию и активный суверенитет народа, укрепил политическое господство собственников».
Обе альтернативы ложные и опасные, как Сцилла с Харибдой: чтобы пройти между ними, нужен социальный прогресс и следующее из него приобщение угнетённых масс к достижениям высокой культуры за счёт этих самых верхов, или при реформизме, за счёт государства, служащего этим верхам. То есть (и не зря в нынешнем глубоко правом мире слово «прогресс» стараются не использовать именно там, где оно должно быть основным термином – в социологии, политологии и т.п.). Тогда из соединения свободы и равенства родится искомое братство, а не .
Via
Примечание
Рекомендуем прочесть!
Комментарии (0)