Известно совсем не сказочное произведение этой писательницы — дневники, которые она вела во время Второй мировой войны.
«Военные дневники» Астрид Линдгрен — это 18 толстых общих тетрадей в кожаном переплете, заполненных записями писательницы и множеством газетных вырезок.
«1 сентября 1939.
О! Сегодня началась война. Никто не хотел этому верить. Вчера после обеда мы сидели с Эльсой Гулландер в Васа–парке, и дети играли и бегали вокруг нас, а мы от всей души ругали Гитлера и пришли к выводу, что войны наверняка не будет — и вот, сегодня! Немцы бомбили утром многие польские города и вторглись в Польшу с разных сторон. Я до последнего пыталась не делать запасов, но сегодня купила немного какао, немного чая, немного мыла и кое–что еще.
Ужасная тревога охватила всех и вся. Радио целый день периодически передает новости. Призваны многие военнообязанные. Запрещена езда на легковых машинах. Боже, помоги нашей бедной планете, пораженной безумием!» - такова первая запись (от 1 сентября 1939 года)в её военном дневнике.
Что наиболее ценно в этом человеческом документе? Астрид Линдгрен не военный комментатор, не политический аналитик. Она не сильно разбирается в геополитических раскладах и дипломатических хитросплетениях. Астрид Линдгрен — ещё даже не писательница. Все её великие книги, которые принесут ей всемирную известность, будут написаны потом.«15 января 1940
Кошмарным бомбардировкам подвергается бедная Финляндия. Но все равно — после полутора месяцев войны русские ничего не выиграли, а наоборот несут огромные потери людей и вооружений. На днях газета "Дагенс Нюхетер" утверждала, что русские с начала войны потеряли в боях 100 000 человек. Сильный мороз способствовал, естественно, таким большим потерям. Кроме того, финны одержали несколько крупных побед в начале этого года в битве при Суомуссалми.
Каждый день уезжают в Финляндию шведские добровольцы. И врачи. Красный Крест собрал на две машины "скорой помощи". Национальные сборы помощи дали 9 миллионов крон. Утверждают также, что государство выделило в помощь Финляндии 70 миллионов крон. Мы отправляем кровь в бутылках, конские попоны, одежду и всё, что можно. Мы посылаем нашейники, наколенники, и бог знает что. И всё равно: делаем ли мы всё, что должны? Будущее рассудит».
За плечами молодой женщины к тому моменту было много событий: выросшая на ферме Астрид Эрикссон в 18 лет родила внебрачного ребенка от главного редактора газеты, где начинала журналистскую карьеру. Затем она пробивалась как стенографистка, продавщица книг и секретарша. Познакомилась в "Шведском автомобильном клубе" со Стуре Линдгреном, родила второго ребенка, перестала носить мужские костюмы и кепки "а-ля гарсон" и стала "приличной женщиной".Но за заботами о закупках сливочного масла (на него и впрямь скоро заведут карточки) и прелестями жизни в напоенном светом и морским воздухом Стокгольме ("Не могу нарадоваться нашей новой квартире!") Астрид не перестает чувствовать свой нереализованный писательский потенциал.
Можно сказать, что записи военного времени — первая проба пера писательницы, выходящей из "стадии куколки". По тексту видно, как стиль автора становится все свободнее, формулировки резче, сравнения ироничнее.
«18 февраля 1940
Господи! как же приходится мучиться от того, что человек не знает какую линию выбрать. Финны и многие шведы считают, что для Швеции самым умным было бы сейчас же взяться за оружие, потому, что это идиотство думать, что Россия, в случае разгрома Финляндии остановится у Турнеэльвен (река на границе Швеции и Финляндии, — прим. ред.). Но правительство Швеции, которое должно ведь располагать всей информацией, не хочет ввязываться в открытую войну с Россией, чтобы не рисковать и не настроить против Швеции Германии и не превратить, таким образом, Швецию в поле битвы двух сверхдержав. Проклятая Германия! если бы мы только могли остаться в покое и помочь финнам (в их борьбе) против русских... »
Линдгрен боится, что Финляндия не справится, и Швеция станет местом столкновения русских и немцев.
Она пытается понять мировой расклад. Вначале становится хроникером, чьи строки диктуются страхом и болью. Карин Нюман, дочь Астрид Линдгрен, вспоминает в послесловии к «Военным дневникам», что она думала, что все родители, как её мама, вырезают газетные статьи и вклеивают их в толстые тетради.
Карин Нюман пишет: «Теперь я знаю, что она (Астрид Линдгрен), была, вероятно, уникальна. Выучившаяся на секретаршу 32-х летняя домохозяйка, не имеющая никакого отношения к политике, была настолько заинтересована документировать для себя самой, что происходит в Европе и мире, что она занималась своими вырезками и комментариями все шесть лет войны».
После окончания Зимней войны в Финляндии Линдгрен обращает свое внимание на страдания людей в более отдаленных регионах. Мир для нее расширяется, и в дневнике появляются записи о войнах и несчастьях, происходящих за пределами Скандинавии.
В сентябре 1940 года Линдгрен переходит на работу в отдел цензуры разведывательной службы и занимается проверкой почты гражданских лиц и военных. Распечатанные с помощью пара, письма открыли для Линдгрен правду, которую мало кто знал в то время. Ужасные подробности выливаются и на страницы ее дневников, когда Линдгрен узнает о концентрационных лагерях и обращении с евреями.
«1 сентября
Сегодня ровно год с начала войны. Начинаешь привыкать. По крайней мере, если живешь там, где бомбы не падают постоянно... И в Берлине и в Лондоне люди по ночам часами сидят в бомбоубежищах... Как обстоят дела с продовольствием в Англии, я не знаю, но в Германии, похоже, очень плохо. Особенно не хватает жиров. Мне рассказывали о немцах, приезжавших сюда и приглашенных на шведский стол. Они сидели и ели только хлеб с маслом, и когда их спросили, почему они не едят ничего остального, они ответили, что если бы у нас было так, как у них, то мы были бы безумно рады хлебу с маслом...
В нашей маленькой стране мы, несмотря ни на что, большой нужды ни в чем не замечаем. Но всё дорожает и дорожает. Кофейного пайка должно хватать теперь не на пять недель, а на шесть. Весной я говорила, что если война к осени не окончится, то вынести этого уже будет нельзя. Но гляди–ка, можно! После непередаваемо дождливого августа — столь же сумасшедше дождливого, насколько перед этим было сухо (ибо в этом году ничто быть умеренным не может), мы вернулись в город (с дачи) в прошлую субботу — и редко так я наслаждалась возвращением домой. Несмотря ни на что, по–прежнему хочется создавать вокруг себя уют».
Первая часть военного дневника в основном состоит из того, что Астрид Линдгрен почерпнула в прессе. Описания Мировой войны из Швеции — как восприятие хорошо слышимых бомбежек с безопасного расстояния. Все равно страшно и со стен сыплется штукатурка. Она возмущена войной. И бесконечно благодарна за то, что находится вне конфликта. Она может позволить себе смотреть на все эти ужасы со стороны. Постепенно новости «хроники безумия» и вырезки из газет — всё больше начинают уступать месту авторскому комментарию.
Последние два года (1944-1945) дневник пишется параллельно с работой над первой книгой о Пеппи Длинный Чулок, самой сильной девочке на свете, которая, как известно, побеждает даже смехотворного циркового силача Адольфа. Пеппи ("мама - ангел, папа - негритянский король") - в первую очередь дитя Второй мировой войны. Книга была несвободна от расизма. Сама писательница пересмотрит свои взгляды, после посещения США в 1948 году.
Но несмотря на то, что Астрид Линдгрен не военный комментатор и не политический аналитик, знает она очень многое. С 1940 года Астрид работает в отделе цензуры писем шведской спецслужбы. Часть дневников составляют сведения из уникальных документов, которые Астрид Линдгрен в виде стенограммы брала со своей работы в шведской военной цензуре, где она могла читать сообщения от иностранных лиц. Причём по факту, вести такие записи, которые делала Астрид Линдгрен в своих дневниках, было незаконно...
Иногда может шокировать, что на удивление точная информация об уничтожении европейских евреев, ужасах концлагерей и зверствах войны перемежается у Линдгрен с подробными описаниями велосипедных прогулок и цветущих парков, перечнями подарков, полученных детьми к Рождеству и меню праздничного стола ("окорок весом в три с половиной килограмма, домашний паштет, жаркое, телячья печень, копченый угорь, оленина"). На родине писательницы многие увидели в этом проявление мещанства и даже двуличия.
Справедливости ради следует заметить, что Линдгрен отдает себе отчет в привилегированности своего положения как жительницы нейтральной Швеции: «Кому в мире сейчас так хорошо, как нам?»
Астрид Линдгрен сопереживает всем страждущим на войне, благодаря в то же время Бога за то, что война щадит Швецию. Осознает она и несопоставимость собственных жизненных невзгод со вселенской катастрофой. Еду в Швеции тоже выдают по талонам, и рядом с записями о страдающих от голода народах Европы она пишет, что их семье вновь дали «большую порцию картошки с луком и сосисками, копченого угря и пирог».
В декабре 1943 года она записывает в дневник: «Эти годы — лучшие годы в моей жизни!». В семье достаток, муж Стуре — директор Шведского союза автомобилистов, сама она — работает в цензуре, вымарывает из перлюстрируемой переписки всё, что может иметь отношение к военной тайне. Она знает про Хатынь, знает про уничтожение евреев, про расстрелы в Норвегии, зверства в Финляндии. Всё это она отмечает в своих дневниках, не забывая и записывать меню праздничных и будничных обедов.
«Кровь льется рекой, люди становятся инвалидами, везде страдания и отчаяние. А меня это совершенно не беспокоит: меня интересуют лишь мои собственные проблемы», - самокритично констатирует Линдгрен в июле 1944-го.Впрочем, покоробить в ее дневниках может скорее другое: Вторая мировая война для Астрид Линдгрен - поединок двух монстров, большевизма и нацизма. И если бы ей пришлось из двух зол выбирать меньшее - она отдала бы предпочтение нацизму:
«Ослабленная Германия означает для нас, шведов, лишь одно: русские сядут нам на шею. А если уж на то пошло, то лучше я буду всю оставшуюся жизнь кричать "Хайль Гитлер!", чем иметь здесь, в Швеции, русских. Ничего более отвратительного я не могу себе и представить», - записывает Линдгрен в своем дневнике 18 июня 1940 года.
Далее она описывает со слов случайно встреченной в гостях финки зверства, приписываемые той "русским оккупантам", включая расстрелы детей, изнасилования и распятие на крестах финских женщин. "Господи, сделай так, чтобы русские не пришли сюда!" - заключает писательница.
«22 июня 1941
Утром в половине пятого немецкие войска перешли российскую границу... Так что, бывшие союзники воюют друг с другом, и бедная Финляндия снова в огне. Германия утверждает, что Россия вовсе не выполнила условий договора с Германией, а, напротив, делает всё, чтобы ей навредить, а Россия утверждает обратное, и что Германия напала без повода. Колоссальные армии стоят друг против друга вдоль всей границы от Северно-Ледовитого океана на севере до Черно моря на юге.
Будущее представляет собой один огромный вопросительный знак. Что будет со Швецией? Все увольнительные из армии на праздник Середины лета отменены...».
«28 июня 1941
Национал-социализм и большевизм - это, приблизительно, как два динозавра, схватившиеся друг с другом. Неприятно быть на стороне одного из динозавров, но в этот момент не остается ничего иного, кроме как желать, чтобы Советы были прижаты, как следует, после того, что они себе заграбастали в этой войне, и за всё зло, причиненное Финляндии. В Англии и Америке должны сейчас выступать на стороне большевизма - это должно быть еще труднее, и man in the street, обывателю, трудно отслеживать все повороты. Королева Голландии Вильгельмина сказала по радио, что готова поддерживать Россию, но сделала оговорку, что принципы большевизма ей по-прежнему не нравятся.
На восточном фронте стоят друг против друга самые крупные в мировой истории массы войск. Страшно подумать. Как будто наступил Армагеддон...»
«5 ноября
Немцы стоят в 40 километрах от Москвы, которая будет обороняться "до самой смерти"...
Немцы продолжают грабить; у норвежцев отобрали одеяла, лыжные ботинки, тулупы, палатки, радиоприемники, почти всю еду и... постельное бельё.
Из Берлина евреев насильно везут в Польшу, и можно себе представить, что это значит. Их селят в гетто за колючую проволоку и расстреливают без предупреждения, если они пытаются выйти. Их продовольственные пайки не больше половины от тех, что получают другие люди.
На днях в каком-то книжном магазине на улице Беридаребансгатан вывесили табличку: "Евреям и полуевреям входа нет". Снаружи собрался народ, такое началось... Потом вмешалось Губернское управление полиции и обязало владельца магазина перевесить табличку так, чтобы её не было видно с улицы».
Линдгрен наблюдает за развитием военных действий. Несмотря на отвращение к Гитлеру, Линдгрен не сомневается, что «среди немцев есть много приличных людей, не может не быть». Блокада Ленинграда вызывает у автора сочувствие к жителям страны, которую она, правда, не перестает воспринимать как враждебную: «Нужно быть русским, чтобы вынести такие страдания!».
«24 января 1943
.
У немцев дела стали еще хуже. Англичане вошли в Триполи, и в России дела выглядят катастрофически. Немецкие войска окружены под Сталинградом, за который ведутся безумные бои. В Германии передают по радио траурную музыку по поводу героев Сталинграда. Каждый день поступают известия о новых русских прорывах. На Кавказе немцы планово отступают. Под Сталинградом эти несчастные солдаты сидят в земляных норах, а вход в них взяли на мушку русские снайперы. А в России сейчас холодно. Бедные люди, что я могу сделать, если мне жалко и этих немецких солдат, когда они так ужасно страдают, даже если я ненавижу нацизм и все жестокие преступления, совершенные немцами в оккупированных странах. Гестапо, я считаю, должно быть стерто с лица земли, но должно же быть и достаточно приличных немцев, по-другому быть не может»
«29 января
... Да - наконец-то, после полутора лет, разорвали кольцо вокруг Ленинграда. Надо быть русскими, чтобы перенести такие страдания, какие вынесло население Ленинграда. Собак, кошек, крыс съели давным-давно, и, как утверждает фру Медин, согласно источникам из Финляндии, там в последнее время продавали человечину - но это никак ведь не может быть правдой...
Из Балтии время от времени поступают кошмарные описания того, что делали русские за тот год, когда они были там господами. 80 000 человек вывезли в Сибирь, или Бог знает куда. Сегодня читала письмо из Риги, провезенное сюда. Автор письма пишет, что ему, вероятно, не поверят, но он клянется, что это правда. Даже женщин и детей загоняли в вагоны для скота и увозили; детей разлучали с родителями, жен с мужьями и так далее... Да, дай Бог, чтобы русские никогда сюда не пришли...
Единственно, что мне не нравится, - общая тенденция англофилов превращать русских в голубков мира. В этом, я думаю, мы хорошо убедимся».«Вчера прочитала письмо датского еврея. В письме он упомянул имя человека, которому в гестапо вырвали ногти, чтобы он выдал своего товарища, принимавшего участие в нелегальной работе. Во время этих пыток он также выдал и автора этого письма, ему теперь необходимо скрываться в Швеции. Кроме того, он называет имена нескольких 80-летних еврейских женщин, которых немцы во время перевозки в Польшу сбросили в грузовой трюм, чтобы они покалечились до смерти во время падения. (…) Также в письме говорится о том, что 11-летних датских еврейских девочек увезли в немецкие бордели», — делает Линдгрен запись в дневнике осенью 1943 года.
Заключительные главы дневника, написанного в 17-й по счету записной книжке, позволяют читателю разделить с автором ликование по поводу конца войны. От снова открывшихся бензоколонок до возвращения в столицу королевского семейства - нормальная жизнь приходит в Стокгольм. Последние страницы написаны в конце декабря 1945 года: «Я желаю себе и нам всем счастливого нового года - по крайней мере, более счастливого, чем предыдущие!»
Комментарии (0)