Про связь религиозного чувства с беспомощностью — и наоборот

Print PDF

Бог живет наверху, а мучает внизу

Еврейская пословица

Резюме. Обсуждается причинная связь религиозного чувства с беспомощностью, включая установивший её религиозный сценарий, с последствиями такого для общества. На ряде исторических ситуаций показано, что такой вывод подтверждается «от противного». Существовали периоды, и продолжительные, когда религиозность падала как бы сама собой, — при отсутствии научной критики, способной её пошатнуть, вне усилий разного рода докинзов или панчиных, и почти вне усилий просветителей, дискредитирующих веру как источник и/или покровитель социального зла, невежества, лжи и обмана. Достаточно было общественного прогресса — который и есть необходимое условие освобождения от религии. Просветительская критика — полезное дело, но без этого она беспомощна и, хуже того, оказывается выражением классового превосходства и формой презрения к «быдлосовкам и анчоусам» (что внятно выразил  Неподкупный в известной речи в Якобинском клубе против атеистов).

Сдвиги соотношений «биологического и социального» в антропогенезе

Содержание

Я писал, что ведущая к нам линия филогенеза — своего рода естественный эксперимент по «соотношению биологического и социального в «природе человека», при всей неопределённости последней. Там раз за разом оказывается, что в данном аспекте антропогенеза «биологическая» сторона трансформаций входит в конфликт с «социальной», и разрешается он неизменно в пользу «социального»: первые во всех случаях «пересиливают» вторые, определяя вектор развития — а «биология» приспосабливается к социальным изменениям [1]. Фиксируется как минимум пять таких случаев:

1. В филогенетической ветви, ведущей к нашему виду, половой диморфизм между самцами и самками падает, тогда как гендерные различия (т. е. между мужчинами и женщинами) растут. Источник.

2. В среднем плейстоцене, как раз при переходе к большим социумам с преимущественно анонимными контактами, «биологический» компонент агрессивности сокращается, что отражается в прогрессе краниофациальной феминизации. А вот в следующую эпоху верхнего плейстоцена частота убийств, возможно обусловленных военной активностью, резко растёт, т. е. социальные причины войны cменяют биологические, вроде проявляющихся в межгрупповых конфликтах у шимпанзе. Источник.

Действительно, при переходе от средневековья к современности общая частота убийств во всех странах падает, вопреки росту вооружённости и кровопролитности войн. См. динамику для разных стран (источник aldanov).

Число убийств на 100 000 населения для периода 1200-2000 гг — пять европейских стран или регионов.

Динамика частоты убийств в СССР/России

Т. е. основная масса убийств во всех эпохи — не военные, а криминальные; падение частоты вторых перекрывает учащение первых, а обусловленность их социальными факторами хорошо видна при сравнении ФРГ, мужчин и женщин (WM, WF) с частотой убийств мужчин и женщин в ГДР (EM, EF) до и после аншлюсса.

3. Глухие взрослые, не знающие языка ни в какой форме, и изъясняющиеся пантомимой, но сумевшие сохранить интеллект, возможно т. к. он исходно был выдающимся, вроде знаменитого Ильдефонсо ^[2], освоив в зрелом возрасте жестовые языки, оценивают «неязыковое» мышление как мучительное и неадекватное. Однако с появлением речи эта проблема снимается — язык становится «интеллектуальным» (впервые даёт возможность передавать собственный опыт, мысли и чувства общими средствами и по общим правилам, т. е. понятно для всех), а мышление — речевым.

4. Люди с проблемами настроения, мотивации, импульсивного поведения, повышенной агрессивности и пр., созданными генетической уязвимостью, являются проблемными лишь в «плохом» социальном окружении.

Однако они имеют то преимущество, что в сравнении с контрольной группой лучше «откликаются» на нормальные (а тем более развивающие) социальные условия; в этом случае они демонстрируют меньше проблем по части агрессии, импульсивного поведения, депрессии и их последствий — разного рода зависимостей с криминалом и аномией, чем контрольная группа с «хорошими» генными вариантами. См. пересказ этих работ в « Моём неповторимом геноме» Лоны Франк.

 «Ген религиозности» не покорит человечество

Пятый аспект — религиозность (в сравнении с альтернативой — индифферентность к религии и/или атеизм). Почему? Во-первых, она опирается на очевидные биологические склонности, связанные с такой важной для людей вещью, как иерархия. Сперва возрастная (единственный инвариант неравенства в бесклассовой первобытности), потом классовая с её гендерными, расовыми и пр. дериватами. Как пишет В.А.Красилов в « Нерешённых проблемах теории эволюции»:

«…отношение к Ј напоминает религиозное безусловным признанием его особых прав (в том числе права наказывать) и стремлением заслужить ее расположение. Чувство домашних животных к человеку, которое можно назвать проторелигиозным, есть не что иное, как трансформированное отношение к Ј, поскольку люди в данном случае воспринимаются как члены клана, занимающие в нем более высокое положение, а хозяин — как сверхальфа. Со своей стороны человек, рассчитывающий на послушание и преданность животного, эксплуатирует свойства, сложившиеся под влиянием иерархической структуры природных популяций; у собак и некоторых других домашних животных во взрослом состоянии сохраняются детские черты диких предков — искусственный отбор задержал их развитие на той стадии, когда подчинение более естественно.

Неполовозрелые и молодые половозрелые животные находятся на низших ступенях популяционной иерархии. У человека период зависимости и подчинения значительно продлен по сравнению с животными [3] [здесь и далее курсив наш]. За 15—17 лет детства и отрочества человек настолько привыкает к указаниям сверху, что воспринимает их как естественный и единственно возможный способ определения смысла и цели своего существования. Период выхода из-под опеки взрослых является для него критическим.

В этот период он остро нуждается в более высоком и могущественном покровителе. Миф о Христе, которого бог-отец по не вполне ясным причинам бросил в этот жестокий мир и беспощадно лишил своей столь необходимой поддержки, с предельной ясностью обнажает истоки религиозного чувства. Подчеркну, что речь идет о чувстве, а не о мифах; религиозные мифы в той или иной степени рациональны, спекулятивны, изменчивы и эволюционируют вместе с нами; религиозное чувство же иррационально и гораздо более устойчиво; пока оно существует, подлинный атеизм невозможен.

Связь с иерархической структурой обнаруживается в иерархии божеств, в желании повиноваться им, заслужить их благосклонность, в молитвенных позах, напоминающих позы подчинения у животных. Не случайно более сильно проявление религиозного чувства у подростков и женщин. В то же время высшее божество, будь то Зевс, Иегова, Тор или Аллах, принимает облик зрелого мужчины в расцвете сил, полновластного главы семьи. Лев Толстой писал, что в минуту отчаяния даже самые отъявленные атеисты взывают к богу; если так, то, вопреки его выводам, подтверждается не существование бога, а связь религиозного чувства с беспомощностью [4]».

Так, «…в 2011 в Дании проводили очень изящный по дизайну эксперимент. 2 группы молодых людей, — одну набрали среди прихожан евангелистов-пятидесятников, другая группа состояла из студентов атеистических взглядов из Университета Орхуса. Верующим давали прослушать короткие отрывки из публичной молитвы, неверующим – риторическое выступление не религиозной тематики. На деле это был содержательно один и тот же текст, начитанный разными актерами, но в одном случае он был оформлен как христианская проповедь, в другом случае как вдохновляющая речь общегуманистической тематики.

Всем участникам сказали, что эти «проповедники» рассказаны тремя разными группами ораторов: а) светский неверущий лектор, б) простой христианский проповедник и в) знаменитый и харизматичный христианский проповедник, чьи молитвы, по мнению паствы, обладают чудесным исцеляющим действием. У всех обследованных, и верующие и неверующие, услышанное впечатлило и вызвало эмоциональный отклик. В субъективном рейтинге оценки «харизматичности оратора», «доверия к сказанному» и «общего эмоционального впечатления от услышанного» даже неверующие люди ставили христианского проповедника чуть выше светского оратора, а харизматичного проповедника чуть выше обычного священника (что, скорее всего, является следствием традиционного, в целом уважительного, отношения к религии даже среди нерелигиозного населения).

Однако же эта разница была малозначима, и в целом все содержательно похожие обращения оценивались примерно одинаково, в не зависимости от предполагаемой личности оратора, на 3-4 балла по условной 10-бальной шкале. На верующих же людей, что предсказуемо, «христианская проповедь» оказало несоизмеримо больший эффект, нежели «светская риторика» (при полной, напомню, содержательной идентичности). Речь «обычного проповедника» оценивалась значительно выше «светского оратора», а речь «харизматичного, обладающего исцеляющей силой, проповедника» значительно выше «рядового христианского проповедника».

В случае «харизматичного проповедника» верующие сообщали, что испытали «необычайный духовный подъем», «укрепились в вере своей», «ощутили непосредственное присутствие Господа», и общая оценка «проповеди» была в районе 8-9 баллов по 10-бальной шкале.

Что интересно, на томограмме у всех обследованных, и верующих, и атеистов, активировались примерно схожие отделы мозга, и эта картина характерна для любой эмоционально насыщенной, образной, обращенной непосредственно к слушателю риторики на субъективно значимые темы. В этом плане нет разницы для общей «духоподъемной» риторики, упакована она или нет в религиозную терминологию. Но в чем была существенная и значительная разница: у высоко-религиозных слушателей по мере нарастания «харизматичности» и «авторитетности» проповедника отключалась и деактивировалась лобно-височная сеть высшего контроля, критики и администрирования. Соответственно, реакцию человека на высший авторитет можно описать как «дефицит функции высшего администрирования» или executive disfunction.

Разумеется, это состояние не специфично для религиозного восприятия. Такое же отключение критичного мышление происходит, когда дети слушают взрослых. Такое же снижение критики происходит у взрослых, которые слушают своих лидеров. Это очень похоже на трансовое состояние измененного сознания, полученное путем гипнотических либо медитативных техник. Это похоже на реакцию влюбленного человека, когда ему демонстрируют изображение любимого».

Источник stelazin

Во-вторых, религиозность вроде бы даёт преимущества в дарвиновской приспособленности ибо при прочих равных сильно и гарантированно увеличивает детность. Какую бы религию народ не исповедовал, верующая часть всегда обладает существенно большей детностью, чем светская; чем выше религиозность семьи, тем в среднем выше репродуктивный успех, и т.д.

«Данные по 82 странам мира показывают, что даже с учётом доходов и образования верующие имеют в среднем больше детей, чем люди, безразличные к религии. По данным исследования World Values, проведённого в 82 странах, люди, посещающие религиозные мероприятия более одного раза в неделю, в среднем имеют 2,5 ребенка, раз в месяц — 2,01, никогда — 1,67. Чем ортодоксальнее религиозная организация, тем выше рождаемость: у амишей, гуттеритов и харедим в среднем вчетверо больше детей, чем у неверующих [5]».

Да и в «…исследовании почти 2000 близнецовых пар обнаружено, что наследуемость значима для степени религиозности человека. В персональную вариабельность интенсивности религиозно-мистического опыта 18%й вклад вносят генетические факторы. Разумеется, речь не идет о передаче «веры отцов» или что там «впитано с молоком матери». Те базовые психические механизмы, о которых говорилось выше, и которые лежат в основе человеческой способности к духовно-мистическому опыту,- их интенсивность, уровень развития и степень связанности,- во всем этом значимы врожденные факторы, и как следствие, наследственность влияет на уровень религиозности.

Stelazin, op.cit.

Был бы верен первый подход, «ген религиозности» давно бы покорил человечество. Что и предполагается исследователями, считающими, что специфических социальных факторов, отделяющих человеческую историю от биологической эволюции, нет, и что первая может быть понята также как и вторая, через изменения телесной организации индивидов, конкуренцию и отбор. стоящими на соответствующих позициях.

На деле видим прямо противоположное. По мере успехов секуляризации и просвещения, по мере того, как церковь оказывается отделённой от государства, а школа от церкви, религиозность слабеет до такого уровня, что в девяти европейских странах уже близка к вымиранию. Причём моделирование показывает, что динамика вымирания религиозности сравнима с такой же у вымирающих языков, которые перестают использовать, когда владение данным языком не даёт преимуществ, и переходят на язык, связанный с более высоким статусом. Как только религиозная вера делается частным делом индивида, перестаёт культивироваться обществом, то «биологический механизм» распространения – через повышенный репродуктивный успех не компенсирует ослабления механизма социальной трансляции.

Лучший пример этого рода — «тихая революция» в Квебеке: ещё вчера там религия пропитывала все стороны жизни, клерикалы распоряжались образованием и социалкой — что, среди прочего, родило систему издевательств над детьми, попавшими в приюты от «греховных» и «проблемных» родителей, т. н. « детей Дюплесси [6]».

«Старая политика поддержания аграрного и консервативного уклада с опорой на католическую церковь и отрицанием роли профсоюзов и рабочего движения во имя сохранения национальных традиций и языка оказалась нежизнеспособной в деле обеспечения прав франкоязычного населения. Выразителем прежней политики был, в частности, премьер Квебека и лидер провинциальной Национальной партии Морис Дюплесси (1936–1939, 1944–1959) Поэтому к 1960-м годам квебекское общество уже было готовым к политическим переменам.

Пришедшая к власти в июне 1960 г. Либеральная партия Квебека во главе с Жаном Лесажем приступила к реформам, в задачу которых входило улучшение всей социальной и образовательной инфраструктуры провинции, непосредственное участие правительства в хозяйственной деятельности, борьба с коррупцией и отделение католической церкви от светской жизни. Одновременно были созданы условия для развертывания и накопления национального инвестиционного капитала, принято новое пенсионное законодательство.

В то же время некоторые ведущие отрасли и прежде всего энергетика были национализированы и поставлены под государственный (провинциальный) контроль. Все эти преобразования были осуществлены в короткие сроки и получили название «тихой революции» («quiet revolution»).

«Тихая революция» в конечном счете превратила патриархальный, аграрный Квебек в высокоразвитую провинцию, по своему экономическому потенциалу занявшую второе место после Онтарио, а по ряду показателей и превосходящую наиболее развитую провинцию страны. Франкоканадский капитал стал контролировать более двух третей экономики провинции, а в сфере управления, науки и культуры Квебека стала доминировать франкоязычная элита. До 1960-х годов Квебек, как считает канадский исследователь Даниель Латуш, был замкнут в отсталой культуре («culture of backwardness»), в которой господствовал католицизм и французское наследие якобинства и феодализма.

Вот как описывают произошедшие перемены франко-канадские исследователи: «Несмотря на свою численность, квебекцы французского происхождения были в социально-экономическом плане доминирующим большинством в 1960 г. и гражданами второго сорта на собственной территории. Их средний доход был значительно меньше, чем у других этнических групп. Во время «тихой революции» и в последующем ситуация радикально изменилась. Квебекцы французского происхождения получили в свои руки контроль над экономикой, и их уровень жизни значительно улучшился». В 1970 г. на той же работе канадец британского происхождения зарабатывал в среднем на 20% больше канадца, говорящего только на французском языке, и на 11% больше, чем франко-канадец, владеющий двумя языками.

Самые серьезные изменения во время «тихой революции» произошли в роли католической церкви. Надо при этом напомнить, что 90% всех жителей провинции исповедуют католицизм. «Под влиянием антиэтатистских идей, долгое время культивируемых консервативной элитой Квебека, – отмечает российский историк В.А. Коленеко, вся область социального обеспечения в провинции практически оказалась в руках католической церкви». Об этом же пишут и известные российские канадоведы С. Данилов и А. Черкасов:

«Вплоть до 60-х годов XX в. влияние духовенства в Квебеке, особенно в сельской местности, было громадным – гораздо большим, чем в англоязычной Канаде. Долгое время священнику, а не родителям принадлежало решающее слово при планировании количества детей в семье, он играл важную роль в воспитании подрастающего поколения, с ним советовались при выборе жизненного пути. Церковь контролировала начальную школу и часть прессы».

После «тихой революции», всего лишь за десятилетие католическая церковь потеряла контроль над системой образования: школьные священники постепенно сократились в своем числе, а затем и религиозные занятия исчезли из обязательных школьных программ, из колледжей и больниц, где до этого обычно несли свою службу католические священники.

Нарастающий плюрализм квебекского общества привел фактически к отделению светской жизни от религиозной. Все больше функций, некогда выполнявшихся церковью, передавалось светской власти. Резко упало и членство квебекских мирян в религиозных общинах: с 45 тыс. в 1961 г. до 29 тыс. в 1978 г., причем на 75% сократилось членство мужской части религиозных общин. В настоящее время влияние католицизма упало еще более разительно: число прихожан, посещающих воскресную мессу, сократилось с 88% в 1957 г. до 20% в 2009 г., причем число прихожан в возрасте с 18 до 34 лет едва достигает 5% от населения в этой возрастной категории.

Общее число священников в Квебеке за относительно небольшой период сократилось вдвое: с 8,4 тыс. в 1960 г. до 4,3 тыс. в 1981 г. В настоящее время средний возраст священников превышает 70 лет.

Небезынтересно в этой связи отметить, что государственная регистрация браков стала законной в Квебеке только в 1968 г. И уже в 1983 г. почти четверть (23 %) всех браков была зарегистрирована не церковью, а государственными организациями. В целом к нынешнему времени религиозная картина в Квебеке значительно поменялась, как под влиянием тех, кто исповедует другие христианские религии, так и в связи с поиском иных религиозных течений вне церкви (движение кришнаитов, последователи Гуру махарай и др.). Немаловажный фактор для всей Канады – нарастающая тенденция принятия атеистических воззрений.

…Традиция содержания многодетных семей быстро ушла в прошлое после 1960-х годов. Несмотря на строгий запрет со стороны церкви контрацептивов, появившихся здесь в начале 1960-х годов, их использование стало повсеместным. В результате семьи с одним-двумя детьми стали нормой для франко-канадского общества. В целом же «тихая революция» оказала огромное влияние на семейный уклад в Квебеке, не затронув при этом традиционное отношение к семье, как основному звену квебекского общества. Так, число супружеских пар возросло с 1,1 млн в 1961 г. до 1,6 млн в 1981 г., но семьи, как отмечалось, стали малочисленными [7]».

То есть механизмы социальной трансляции пересиливают биологические. Стоит лишь «отключить» религиозные предрассудки от первых, воспроизводивших их ранее, религиозность падает вопреки биологическому преимуществу её носителей, с перспективой полного вымирания в будущем.

« Про селекционистский подход к социальной истории-2»

 Религиозность не способствует процветанию общества

Почему так? Тут существенно «в третьих», пропущенное выше. Религиозность не способствует процветанию общества; говоря прямо, рост религиозности социально опасен, ибо, даже взятый «сам по себе», без изменений общественного устройства, уровня технологического развития и пр., увеличивает распространение разного рода «социальных язв» и затрудняет их рубцевание. мы видим строго отрицательные корреляции между уровнем религиозности и распространением разного рода «социальных язв» (преступность, наркомания, проституция и т.п. Девиации). Сие наблюдается что в выборке развитых стран, что между разными штатами США, что в истории нашей страны, начиная с момента смены знака в отношении к религии (-ям) в 1988 г. [8]

«Церковь убежденно настаивает: ее забота — в радении о нравственности. Если в России она в упадке, то, наверное, лишь потому, что наши святые отцы не успели еще как следует развернуться. Однако зарубежный опыт свидетельствует об ином. В  стремительно отворачивающейся от религиозности Европе с нравственностью не все так уж плохо, по крайней мере, статистически.

Да, в Голландии легализованы проституция и легкие наркотики. Но страна имеет в восемь раз меньший удельный показатель подростковой беременности, чем США, в 11 раз меньший — распространенности венерических заболеваний, в 19 раз меньший — грабежей и в 22 раза — убийств. При этом верующими себя числят менее 40 процентов голландцев и более 85 процентов граждан Соединенных Штатов. Саму Америку часто делят на более либеральные и менее приверженные религии «синие» штаты и более консервативные «красные». И что же? Из 22 штатов с самыми высокими показателями убийств 17 — «красные»; из 29 с самыми высокими показателями краж и изнасилований к «красным» относятся соответственно 24 и 25; 8 из 10 самых опасных для жизни городов также находятся в религиозных штатах.

Если Америка еще и остается одним из глобальных лидеров, то благодаря науке. И ведь что примечательно: в целом среди граждан США не верят в создание мира Богом лишь 12 процентов. Зато такого мнения придерживается 53 процента выпускников лучших университетов и 93 процента членов американской Академии наук и искусств. Забавно, не правда ли? Тогда ради чего мы хотим «христианизировать» всю страну? Чтобы люди сняли с себя ответственность и почаще ходили исповедоваться и отпускать грехи? Чтобы поверили в то, что их невежество — своего рода благодать? Но нужно ли это и людям, и стране? [9]»

Рисунок 1. Доля тех, кто считает себя последователем какой-либо религии, вероисповедания [10] (%).

Другое социальное зло, следующее из религиозности: приверженцы всякой веры неспособны следовать «своим собственным» заповедям мира, добра и любви в отношении «чужаков» — иноверцев и атеистов. Да и в отношении к «своим» не всегда, уж больно склонны преследовать за «вольное поведение», в разномыслии видеть ересь и пр [11]. Поэтому более религиозные люди при прочих равных более склонны к насилию, особенно к националистически окрашенному [12].

Обратившись к нынешним ультраправым движениям в Европе, в арабском мире, в Индии и т.д., мы видим, что они:

• высȯко ставят религиозность (даже в том случае, когда вроде «Новых правых» предпочитают «национальное» язычество «безнациональному» христианству;
• вовлекают преимущественно людей религиозных (которые не всегда равны верующим, также как буква и дух закона зачастую расходятся);
• всегда включают религию в структуру пропагандируемых воззрений. Как точно заметил Александр Тарасов, фашизм бывает на любой религиозной «подкладке», вот только атеистического фашизма не бывает.

То есть национализм и религия поддерживают и усиливают друг друга: националисты обращением к религиозным святыням «своего» народа пытаются компенсировать вопиющую иррациональность своих взглядов и тем самым поднять их привлекательность, а «религиозная подкладка» придаёт национальной ненависти особую устойчивость, почти вечность, делает независимой от социально-экономических причин, исходно породивших её.

Скажем, особая устойчивость антисемитизма в христианских и мусульманских странах поддерживается евангельским мифом о евреях-богоубийцах вкупе с коранической историей про евреев, вредивших Мохаммаду. Столь же стойкий антинегрский расизм в данном ареале – средневековым представлением Сатаны как негра и библейским представлением, что «хамово отродье» — прирождённые рабы. Религия, будучи сама предрассудком, выступает как «закрепитель» всех иных предрассудков — национальных, расовых и т.п., освящает их и «продолжает в вечность». Взаимная ненависть сербов и хорватов, прерванная лишь в атеистической/коммунистической СФРЮ и возобновившаяся вновь вместе с национальным/религиозным возрождением 1980-х — лучший тому пример.

Но если у национализма нет «религиозной подкладки», он исчезает или сильно ослабляется после того, как вызвавшие её социально-экономические механизмы перестают быть актуальными. Так сильно ослабла вполне себе расовая ненависть к китайцам в США 19-го-начала 20-го века, или национальная — к немцам, описанная в классическом исследовании Джона Долларда. Так уйдёт и нынешняя исламофобия, по мере того, как часть выходцев из исламских стран «поднимется» в средний класс, и продолжится падение религиозности в Европе. Поскольку даже ультраправые, понятное дело, распространяют о мусульманах ложь, вроде мифа «о смуглых насильниках», долженствующего оправдать Брейвика, но не предъявляют обвинений иррационального характера. Напротив, в сильно-верующих районах Европы белый расизм держится устойчиво и, видимо, неизбывен.

Поэтому уменьшение религиозности в нашем мире, где экономические факторы «чёрных» перемешивают с «белыми» так, что не разделить, где коммунизм временно слаб и немощен, а «расизм угнетателей» и «расизм угнетённых» индуктируют друг друга – существенное средство понижения ненависти и связанных с нею жертв [13].

Это приводит к выводу, что «хорошие слова» всех религий о любви и морали служат ровно для той же цели, что «червячок» на удочке рыбы-удильщика, и, более того, предназначались для этого (прикрытия «социальных язв», примирения людей с ними) даже в момент выработки. Как писал барон Новалис: «Ihre sogenannte Religion wirkt blos, wie ein Opiat: reizend, betäubend, Schmerzen aus Schwäche stillend» («Ваша т.н. религия действует исключительно как опий: чарует, одурманивает, успокаивает боль от слабости [вместо того, чтобы придать силы]»). Отсюда марксово выражение про «опиум народа».

И наоборот, для освобождения от «социальных язв» нужно освобождение от религии, секуляризация общества, без которого у людей не будет мотивации что-либо делать по искоренению социальных язв, ведь всё в руце божией, каждый за себя, а бог за всех, и условия обитания этих всех становятся всё хуже и хуже… Плюс религия везде и всегда стоит на стороне угнетателей и освящает классовое угнетение, а именно оно, а не личные дефекты индивидов, является главной причиной преступности и перечисленных «язв». В том числе потому, что помогает гг. консерваторам и правым валить с больной головы на здоровую, связывая проблемы бедных с их порочностью, и тут не обойтись без утверждения религиозной веры, именем которой обосновывается эта порочность.

Как пишет американский социолог, специализирующийся на проблемах урбанистики и преступности:

« Мораль, которую навязывают беднякам, чтобы заставить их поддерживать систему, покровительствующую богатым, никогда не навязывается в той же мере богатым, чтобы заставить их охранять интересы бедняков. Эта ситуация ставит духовенство в трудное положение, когда оно вынуждено использовать религиозные догмы, чтобы привить конформизм по отношению к общественным нормам. Если, как вполне может случиться, эти нормы будут действовать в пользу людей, обладающих привилегиями и властью, религия может обрести черты еще одного инструмента защиты официальных интересов»

(J. Fitzpatrick. The Role of Religion in Programs for the Pretention and Correction of Crime and Delinquency. President’s Commission on Law Enforcement and Administration of Justice, Task Force Report: Juvenile Delinquency and Youth Crime, p. 321.).

У нас (с 1991 года) всё то же самое: « патриарх и его чаплины НИКОГДА, повторяю — никогда не поднимут свой голос против а. богатых, б. сильных, в. мужчин. Во всем виноваты бедные, слабые и женщины. Именно они грешны во всем, и парадоксальным образом они же … угнетают своих лучше устроенных антиподов. В общем, как началась у нас перестройка с сериала «Богатые тоже плачут», так и продолжается в том же духе — высокооплачиваемые мужчины горько заливаются слезами о том, как женщины (без денег, обремененные кучей детей) их жестоко угнетают.» [14].

Да, тут есть яркие исключения, особенно в авраамических религиях: от протестантов и католиков, объясняющих, почему христиане приходят к социализму до «теологии освобождения» Латинской Америки, от «красных священников» нашей страны до раввинов-анархистов. О чём я счастлив писать, чтобы хороших людей не забыть в наше подлое время. Однако же этой тенденции нет возможности завоевать основную массу верующих – церковь (мечеть, синагога, дацан) как институт всегда остаются на стороне классового угнетения, и остаётся всегда вместе с теми людьми, для которых религиозное самоопределение важней классового. Отсюда, к слову, обязательность атеистической пропаганды для общественного прогресса, социализма и коммунизма – люди, подверженные религиозным предрассудкам, языческим ли, монотеистическим ли, просто не способны ко всему перечисленному – при всех их достоинствах как частных лиц. Также как разоблачения националистических мифов.

***

Подчеркну: получившийся результат (социальное «пересиливает» биологическое) более чем адаптивен для человечества и в «чисто дарвиновском» смысле. Религия не способствует процветанию общества, в силу чего увеличивает риски болезней и преждевременной гибели индивидов, следующие из консервации «социальных язв». А людей отличает от животных в том числе т. н. « кооперативность размножения», когда численность популяции растёт или просто поддерживается не за счёт интенсификации размножения индивидов, но за счёт понижения среднеожидаемой продолжительности жизни всего социума/популяции, т. е. общественного прогресса, за чем следует и технический.

Следовательно снижение религиозности пропорционально уровню урбанизации и промышленного развития весьма адаптивно: больше того, это единственный способ для современного общества сохранить способность к воспроизводству и уйти от второго демографического перехода. Демографы показывают, что «традиционные ценности», не держащиеся без религии, здесь скорее вредны, чем полезны.

 Нейробиологический субстрат и эволюционные коннотации религиозности

Сегодняшний нейробиологический анализ подтверждает эту давнишнюю точку зрения, показывая, что наш мозг как бы специально устроен, чтобы его «оккупировали» иррациональные представления о сверхестественном.

«Для обеспечения самой возможности ритуального, спиритуального и мистического опыта требуется качественно иной уровень рабочей памяти и возможностей к контролю и администрированию со стороны лобной коры. Потому что, чтобы входить в состояние измененного сознания, и уж тем более,- жить в состоянии измененного сознания,- на это нужны мощности working memory (рабочая память) и executive control (управляющие функции), намного превышающие повседневные технические нужды палеолитического человека.

То есть, чтобы просто больше и лучше обкалывать каменные орудия, — это все реализуется анатомическими решениями. Но для обслуживания теории разума, ментализации, символического и ритуального мышления, гипнабельности и веры в сверхестественное, способности к высшему контролю, эмоциональный и социальный интеллект, умение приравнивать социальный контекст внутри головы к объективной реальности снаружи,- то есть создавать виртуальную субъективную модель реальности, и постоянно корригировать и подстраивать под объективный контекст, причем так, чтобы это способствовало, а не препятствовало, адаптивным стратегиям человека,- вот это требует от отделов коры качественно иных мощностей и полномочий, и это уже решения не анатомические, это происходит на уровне функциональной реорганизации структур головного мозга.

Рабочая память это верхнее-боковая префронтальная кора ( Dorsolateral prefrontal cortex), узел высшего контроля и администрирования это передняя опоясывающая извилина ( Anterior cingulate cortex). Когда придет пора (если придет пора) рассказывать о механизмах этики, морали и нравственности у человека, этим отделам будет посвящено много слов. Судя по всему, именно функциональной реорганизацией этих отделов (преимущественно справа), и был поставлен последний росчерк, последняя точка, в биологической эволюции человека. И тогда же началась эволюция социальная.

Произошло это примерно 50 тысяч лет назад, гораздо позже появления анатомически современного человека. События эти известны как «революция верхнего палеолита». Появление фигуративного искусства и наскальной живописи, музыки и игр, обрядов погребения и шаманских ритуалов, естественного языка и мифо-поэтических концепций, торговли, татуировок и нефункциональных украшений на предметах домашнего обихода. То есть появилось то, что мы называем Behavioral modernity, «поведенческая современность». А вернее говоря, появилась современная нам психика.

Разумеется, все происходило не за один день, постепенно все началось около 70 тысяч лет назад, в какой-то момент изменения прошли качественный барьер, после чего оптимизация и отладка какое-то время продолжалась и окончательно, в районе 35 тысяч лет назад, психическая механика окончательно приобрела современную, известную нам форму. Иными словами, у нас появилась душа.

…Последняя функциональная реорганизация структур головного мозга человека, случившаяся в период верхнего палеолита, затрагивающая преимущественно отделы префронтальной и передней опоясывающей коры, обеспечила возможность существования механизмов психической деятельности человека, успешно функционирующих и по сей день. В первую очередь, это касается значительно возросшего объема рабочей памяти, позволяющей оперировать сложными символическими моделями, а так же функциями контроля и администрирования, позволяющим успешно подавлять пре-потентные реакции.

…Поскольку не существует какой-либо специальной и особенной «верующей психики», то разумеется, головной мозг человека, переживающего разные формы религиозного опыта, ничем принципиально не будет отличаться от мозга человека, переживающий аналогичные ситуации не-религиозной природы. Мозг погруженного в молитву человека не отличается от мозга медитирующего человека. Страх перед гневом Господним обрабатывается в том же переднем боковом орбитофронтальном кортексе, что и страх перед обычным наказанием. Мозг, испытывающий прилив веры и любви к Богу на томографе не отличить от мозга человека, которому демонстрируют изображения его родителей, детей и близких. Верующий, которому сообщают, что «бога нет, это медицинский факт» испытывает те же негативные эмоции, как при любом утверждении, противоречащим личным убеждениям и воззрениям (напр. «Путин всенародно избранный президент»). Механизмы доверия к словам проповеди такие же, как механизмы доверия к словам любого авторитетного лидера. Ну и так далее.

В следствии того, что предельный размер текста в жж ограничен, и я опять за него вылез, мне пришлось выкинуть весь нейробиологический хардкор. Но хочу между тем, упомянуть отдел мозга, называемый височно-теменной переход ( Temporoparietal junction). Как следует из названия, это участок, где соединяются височная доля и теменная. Расположена в конце Сильвиевой борозды.

Этот отдел коры регулярно звучит в исследованиях, посвященных theory of mind, процессам ментализации, субъективным верованиям и убеждениям, механизмам доверия, тестам на понимание ложных убеждений. С активностью этой зоны связан феномен «внетелесного переживания». В рамках патологических нарушений повреждение этой зоны может провоцировать различные деперсонализационные расстройства. Прямая электростимуляция отдела вызывает специфическое состояние, которое людьми соответствующих воззрений трактуется как «душа покинула тело», как «отделенное сознание» либо же «астральная проекция», зависшая над физическим телом и осознаваемая вне него. Внешнее воздействие противоположного характера, а именно электромагнитное подавление зоны TPJ, снижает распознавание психическое состояние окружающих и влияет на способность принимать моральные суждение и решения.

Эксперимент с использованием транскраниальной магнитной стимуляции,- человек помещался в темную звукоизолированную комнату и осуществлялось воздействие на различные отделы в правом полушарии. Часть обследуемых была в группе контроля, им так же подсоединяли аппаратуру, но никакого воздействия не производилось. Поскольку такое состояние сенсорной депривации легко провоцирует людей на самовнушение, то даже в группе плацебо-контроля значительная часть (около трети от обследованных) заявляли о необычных и «странных» ощущениях. Но, между тем, доля «самовнушения» была достоверно и значительно ниже доли обследованных, переживавших специфический опыт под действием транскраниальной магнитной стимуляции. Более 60% от обследованных описывали явное и четкое ощущение, что «рядом кто-то есть». Люди материалистических и рациональных воззрений описывали это как чувство, что «за спиной стоит человек и внимательно смотрит». Люди, склонные к мистико-идеалистическим суждениям, описывали присутствие в комнате «духов», «призраков» либо даже «Бога».

В другом эксперименте набрали участниц среди монахинь ордена кармелиток (католический орден с достаточно жестким уставом). Выбрали полсотни женщин, которые в своем монастырском коллективе считались крайне религиозными (заметка на полях,- ну вы представляете, что это были за барышни, если даже среди абсолютно безумных теток они считались too much, то есть это такой, воплощенный бескомпромиссный хардкор). Все они заявляли, что неоднократно переживали «особый духовный опыт», связанный с «непосредственным переживанием Божественного присутствия». Женщины были помещены в томограф, где начитывали с экрана глоссолалический текст. Глоссолалия это бессмысленная речь, состоящая из неологизмов и случайных звукоподражаний, которая при этом имеет признаки связного предложения- грамматически и синтаксически оформлена, имеет привычный для носителя языка фонетический набор и структуру слога.

В рамках психопатологии бывает при шизофрении, как литературный прием — можно вспомнить обэриутскую заумь, Бармаглота, опыты Петрушевской и Сорокина, глокую куздру и прочее жепь ебрило. Глоссолалии были по ритму и структуре оформлены как библейские псалмы и общий поток бессвязных словоподражаний перемежался религиозными терминами с ветхозаветными коннотациями (подобное тому, что практикуется в некоторых ультра-реформаторских протестантских общинах). И, соответственно, монахини все это великолепие читали и впечатлялись, под мерный гул магнитно-резонансного томографа.

Честно говоря, меня в этой статье в первую очередь зачаровал дизайн эксперимента, какое-то благородное безумие, на пике достигающее уровня монти-пайтоновских скетчей. Как они их собрали по монастырям, как они их в томограф запихали, как вообще этих повернутых монашек удалось уболтать во всем этом мероприятии участвовать,- это выше моего разумения.

Ну а результаты — ну что результаты? Ну получили гипнотический транс. Кто бы сомневался. Чтобы добыть мозг в трансовом состоянии не обязательно было так вычурно троллить бедных кармелиток. Можно было хватать любого посетителя сети магазинов «Путь к себе» и через полчаса нилакантха-дхарани получили бы ровно ту же картину».

Stelazin, op.cit.

Связано это со склонностью «видеть структуру в хаосе», обеспечивающая возможность действий в условиях неопределённости. Как и в других формах поведения, стереотипных по исполнению, автоматичных по запуску и проходящих помимо сознания (т. н. рациоморфные процессы или «социальное бессознательное»), обеспечивающая это работа воображения в «исполнительной части» унаследована от обезьяньих предков, а содержание «видения» обеспечивается социальной реальностью. См. пример культурной релятивности бреда шизофреников, при общности его психофизиологических механизмов с видением (отчасти и поведением религиозных учителей и сильно верующих, почему те и другие вызывали устойчивый интерес психиатров).

Эта филогенетическая линия начинается с т. н. ауторитмии: её значительность как субстрата развития врожденных и, в то же время, приспособительных реакций была независимо обоснована К.Лоренцем и Н.А.Бернштейном. Ауторитмия – это волны возбуждения и соответствующие им «шевеления» животного, происходящие с определённой периодичностью, заданной стохастически. Об этой стохастике см. интереснейшую статью В.А.Непомнящих: « Как животные решают плохо формализованные задачи поиска?»). Видимо, ауторитмия — древнейший и в то же время сохранившийся механизм, определяющий структуру врождённых форм поведения, когда они реализуются вхолостую, а не вызваны извне сигналом.

Благодаря явлению ауторитмии активность животного в совершенно однородной среде при отсутствии сигналов извне, при случайном чередовании стимулов разного качества оказывается нанаправленной, неспецифической и стохастически организованной, без каких-либо явных структур в реализованной последовательности действий, допускающих типологическую характеристику. Ну точь-в-точь ненаправленная изменчивость Дарвина или тотипотентность неспециализированной клетки [15]. Наша же склонность «искать структуру в хаосе» тем сильнее, чем больше стрессирует непонятная (или неконтролируемая) ситуация — максимум эволюционного совершенствования данного свойства. Однако она фиксируется и у макаков, почему те отчасти могут двигаться в унисон.

Однако религиозные чувства, «вгоняемые» в участников соответствующих практик (культов), с появлением философии и началом рефлексий по поводу собственной веры и концепты — не просто один из мемов, «оккупирующих» наш мозг и передающихся, как все прочие. Разнообразные данные демонстрируют, что сверхценность религиозных идей и чувств даёт этому виду «паразитов мозга» (как зовётся язык, наряду с другими символами культуры, в известной книге Терренс Дикон [16]) особое преимущество в передаче, в т.ч. создаёт особенную сплочённость групп вокруг соответствующих практик [17]. Так, исследование арабов Западного Берега р.Иордан показано, что частота посещения мечети (но не частота молитв) хорошо коррелирует с одобрением действий террористов-самоубийц, мнением, что «религия этого требует», и дегуманизацией израильтян. И у их alter ego — религиозных израильских поселенцев — напоминание о синагоге значимо повышало оценку теракта Баруха Гольдштейна (расстрелявшего молящихся в мечети, после чего убитого) как «героического [18]».

Поэтому куда важней, что религия не сводима к социальной связанности и/или зависимости (как это делает в одноимённом посте stelazin), иначе бы религиозность была присуща животным. Как минимум — высшим птицам и млекопитающим: они по всему перечисленному отличаются от нас только количественно. Идеи с эмоциями, культивируемые при связывании (лат. religare — обвязывать, привязывать, бондаж, в общем) людей в общину верующих, образуют сверхсильные средства всего перечисленного [19] — пока не деконструированы атеистической критикой либо не обессилены обстоятельствами [20]. К анализу этих последних и переходим.

Мне представляется, ключевым фактором в появлении религиозности во всём множестве поддерживающих его практик (культов) стала присущая нашему виду « кооперативность познания [21]». Привыкнув в чувственной и познавательной области следовать за старшим, воспринимаемым как Учитель, указывающий на проблему и/или возможные пути её решения (чем ободряет, поддерживает, даёт волю действовать вопреки трудностям), всякий человек будет склонен домыслить «вождя и Учителя», как только проблема будет связана с неопределённостью ситуацию, неизвестностью будущего — ближайшего, а по мере прогресса оперативной памяти людей — и более отдалённого, в общем, неспособностью среднего человека взять судьбу в свои руки, контролировать ситуацию.

Что подтверждается данными языка:

«Вера, в смысле религиозная вера, выражается еврейским словом эмуна которое в том числе значит «безотчётное доверие, которое ребёнок испытывает к  отцу» (отсюда «аминь» (омен) – «верно»). Ведь и правда, когда маленький ребёнок учится ходить, и хочет шагнуть, и боится сделать шаг одновременно, он должен верить в поддерживающую руку отца. Что если что, он подхватит, и утешит, само существование этой руки делает все неприятности при попытке ходить — ушибы, царапины, ощущение собственной беспомощности осмысленными и оправданными, — даже если они вызваны твоей собственной неловкостью. На определённом этапе – эта вера осмысленна, благодаря ей ребёнок начинает ходить сам, плохо если это вовремя не проходит».

(« Атеизм как взрослость«)

И через века — Робеспьер: » Мысль о великом существе, бодрствующем над угнетенною невинностью и карающем торжествующее преступление, в высшей степени демократична. (Сильные аплодисменты). Народ, несчастные аплодируют мне! Если я встречу порицания, то они будут итти со стороны богатых и виновных. Я еще на школьной скамье был плохим католиком; я никогда не был ложным защитником человечества. Это только заставляет меня еще тверже держаться за моральные и политические идеи, только что высказанные мною. Если бы бога не существовало, надо было бы изобрести его». Из «Истории атеизма» И.П.Вороницына.

Иван Петрович Вороницын

Неслучайно рост способности контролировать ситуацию через увеличение знаний, воплощаемых в технологиях и практиках подобного «овладения своим будущим», в т.ч. психологических, и воплощает прогресс, на который одни надеются, а другие боятся и ненавидят. Раз возникнув, такое домысливание немедля окажется «общим достоянием»: все люди в обществе друг с другом связаны, как в танце, в отличие от животных ни на одной из стадий годового цикла не «расцепляются», образуя анонимные стаи и другие бесструктурные скопления, в которых отбор может отбирать индивидов по признакам, а не структуры связей, координирующих индивидов, по их устойчивости.

Понятно, что когда быт какой-то общины организован так, что беспомощность постоянна, или повторяется регулярно и часто, и своими силами люди с ней не справляются, домысливаемой «структурой» будет образ не столько «вождя», о котором пишет Красилов, сколько «Учителя», как бы дающего социальную подсказку и тем придающего уверенность (поэтому персонифицированный бог — исходно мертвец, умерший старший, в первобытности чтимый за то, что совершал социализацию младших). Или слитый с ним и персонифицированный образ природной «силы», «ответственной» за ранее непонятную ситуацию беспомощности.

Так, в сознании жителей древней Месопотамии бог Энлиль, в месопотамских мифах выступавший как носитель власти над миром (именно от него унаследовал… гм, характерные черты ветхозаветный бог), мыслился как великий в первую очередь не своими положительными качествами, а именно возможностью творить по отношению к другим людям неограниченное насилие и оставаться полностью безнаказанным. См. обращённые к нему плачи.

Верность данного обобщения хорошо видна «от противного». В истории были периоды, и продолжительные, когда религиозность падала как бы сама собой, — при отсутствии научной критики, способной её пошатнуть, вне усилий разного рода докинзов или панчиных, и почти вне усилий просветителей, дискредитирующих веру как источник и/или покровитель социального зла, невежества, лжи и обмана. Скажем, в Вандее, сугубой глубинке, на протяжении 18 века:

«Агония, смерть и погребение составляли последний из важнейших этапов человеческого существования, которому уделялось пристальное внимание. Кончина в раннее Средневековье рисовалась не столько вечным пределом, сколько очередным жизненным шагом. После необычайно интенсивного «переживания» загробного воздаяния в XVI—XVII веках происходит некоторое смягчение его восприятия. Смерть десакрализуется и постепенно начинает оттесняться на разумную дистанцию. Она не столько внушает страх, сколько порождает вопрос. Отныне ап moriendi делает упор не на самой кончине, а на умении жить, причем жизнь понимается как приуготовление к смерти…

Церковь всячески подчеркивала преступную природу человека, трудность спасения души и проистекающую отсюда необходимость воздержания, доходящего до «презрения к миру». Первейшая обязанность верующего — покаяние и несение епитимьи. Христианин, умерший без отпущения грехов, обречен на ад, рано как и лица, не получившие крещения (включая новорожденных). Отсюда — актуальная в эпоху высокой детской смертности — практика свершения ритуала над мертвым телом младенца с целью воскрешения его на краткий момент. Родители, жаждавшие спасти душу ребенка от вечного проклятия, обычно «замечали» в его теле признаки жизни, даже после того как налицо были явные следы разложения.

Интересные результаты дает анализ завещаний. В Люсоне, например, мотивы их составления выстраиваются в четкую иерархию, где доминирует желание выразить свою последнюю волю (72%) и урегулировать «процедуру» спасения души (32%), Однако если в 1700~1710 годы 68% документов доказывают озабоченность проблемой загробных мук, то в 1780—1790 годы их число падает до 21%. Тексты, как правило, содержат определенный набор религиозных «обращений»: начинаясь со слов «от имени Отца, Сына и Святого Духа», они нередко завершаются традиционными «аминь» и «да будет так». В первой части умирающий поручал свою душу Богу, призывая на помощь Богородицу и святых (57%), чудотворца-заступника и ангелов-хранителей (28%). Любопытно, впрочем, что 70% собственноручных завещаний, написанных после 1740 г., имели абсолютно светское содержание и принадлежали людям различного социального статуса (от поденщика до врача-хирурга). Указанный парадокс отчасти объясняется известным юридическим конформизмом нотариусы часто использовали стандартный набор формул, заимствованных от предшествующих эпох, невольно скрывая или искажал исходные (и, возможно, сугубо материальные) интересы их непосредственных авторов. Не случайно солидный корпус свидетельств выдает намерение «распорядиться своим малым имуществом» (84% в 1700 г., 40% в 1790 г.).

Среди сюжетов наиболее частыми в 1700-1710 годы остаются мольбы о «райском блаженстве» (95%) и прощении грехов (77%), хотя доля тех и других неуклонно сокращалась, достигнув 65 и 40% соответственно в 1780—1790 годы. Обращение к заступникам нередко дополнялось пожеланием заупокойных месс (59%), Документ фиксировал их число (от 1 до 720; в среднем — 96), вид (месса без песнопения / служба), срок (первая неделя, месяц, год), исполнителей или выделяемые суммы денег. Случалось, что наследникам предоставлялось право самим определить «объем» земного «страхования» умершего, исходя из наличных материальных средств. При этом общий разброс цифр довольно значительный 30% — менее 10 месс, 33% — от 10 до 50, 9% — от 50 до 100 и 28% — свыше 100. Наконец, 16% завещаний касались вопросов благотворительности, В целом около 10 тыс ливров были переданы на помощь бедным (62% случаев), люсонскому приюту, кюре и церкви. Дарители по преимуществу не имели прямых наследников (клирики, вдовы, холостяки) или относились к зажиточным горожанам».

Елена Мягкова. «Необъяснимая Вандея»: сельский мир на западе Франции в XVII — XVIII веках. М.: Academia, 2006. 281 c.

И историческая демография Франции показывает, что именно в это время люди частично «берут судьбу в свои руки»: падает смертность от голода, болезней и т. д. внешних напастей, человек может что-то планировать на будущее, биография больше зависит от этих решений и пр.

«В XVI и особенно в XVIII в. средний возраст смерти по сравнению с предшествующими столетиями заметно повышается. (Речь идет, разумеется, лишь о «нормальных» годах.) Так, у родившихся в XVII в. представителей светской и церковной аристократии средняя длительность предстоящей жизни в 40-летнем возрасте составляла 24-28 лет (т. е. они умирали в возрасте 64-68 лет), а у тех, кто дожил до 60 лет — 11-15 лет. Во второй половине XVIII в: только за полстолетия (1740-1789 гг.) среди людей между 20 и 60 годами смертность уменьшилась с 40,1% до 35,5%. Как констатируют авторы «Истории французского населения», «при Старом порядке редко умирали молодыми, чаще всего смерть настигала либо детей, либо стариков».

В разных социальных классах средняя продолжительность жизни была, конечно, пе одинаковой, более обеспеченные умирали позднее. Однако весьма показательно, что увеличение длительности предстоящей жизни в XVII-XVIII ее. наблюдалось и в наиболее высокопоставленных слоях, о недостаточной материальной обеспеченности которых в предшествующий период говорить не приходится. Следовательно, удлинение жизни трудно объяснить лишь экономическим прогрессом и подъемом материального благосостояния. Нельзя также считать единственной причиной повышения возраста смерти успехи гигиены и медицины: до начала вакцинации в XIX в. их влияние оставалось сравнительно скромным. Вполне возможно, что рост продолжительности жизни взрослых (как и детей) в XVI-XVIII ее. был, хотя бы частично, результатом интенсификации витального поведения [когда человек пусть немного, но «взял судьбу в свои руки»…]

Систематически повторявшиеся в XVI-XVIII ее. демографические кризисы обусловливали заметные колебания в численности французского населения. Его динамика, по образному выражению Э. Леруа-Ладюри, может быть уподоблена движению маятника. Согласно принятым авторами «Истории французского населения» оценкам, население Франции (в современных границах) составляло в середине XVI в. 19-20 млн человек. В конце XVI в. его численность несколько сократилась. В начале и середине XVII в. она вновь увеличилась — до 20-21 млн. человек. В начале 90-х годов XVII в. наступило новое сокращение (примерно на 1) — 15%). К 1700 г. французское население вновь возросло, достигнув 22 млн. человек. В дальнейшем в течение всего XVIII в. этот рост почти не прерывался: в 1720 г. — 22,6 млн. человек, в 1740 г. — 24,6 млн., в 1790 г. — 28,1 млн., в 1815-30 млн. человек.

Как видим, «маятниковая» динамика XVI-XVII ее. сменяется в XVIII в. стабильным ростом. Эта особенность XVIII в. тем более заслуживает внимания, что как раз в этом столетии особенно заметно увеличивается принятый возраст первого брака. Очевидно, в новых условиях — при заметном сокращении детской и общей смертности — демографическая регуляция с помощью повышения возраста первого брака утрачивает эффективность. Возникает объективная необходимость выработки иных форм поддержания демографического гомеостазиса. На сегодня остается не вполне ясным, каким образом эта объективная потребность была осознана французами. Вполне вероятно, что известную роль могли здесь сыграть те ограничения в формировании новых семей, о которых говорил по отношению к XVII в. Ж. Дюпакье. Однако только ли в этом было дело? Какие иные социальные и политические обстоятельства имели здесь значение? Насколько сказался растущий разрыв с традиционными родственными структурами? Как повлияло изменение идеологического и психологического климата, обострение психологической напряженности и неуверенности в будущем?

Пока что можно лишь констатировать, что во Франции XVIII в. (особенно после 1760 г.) распространяется новая форма демографической регуляции — внутрисемейное планирование рождаемости. О масштабах и значении этого феномена уже говорилось. Здесь стоит лишь добавить, что по своему социальному и демографическому резонансу это был глубочайший поворот в системе воспроизводства населения. Со времен А. Ландрн его принято именовать «демографической революцией» или более скромно — «демографическим переходом». В любом случае именно с этого времени (и только с этого времени) оправданно говорить о смене так называемого традиционного типа воспроизводства населения современным [22]».

То же происходило по всей Европе и в следующем столетии: чем дальше, тем больше религия оставалась уделом социально беспомощных и лично зависимых, т. е. в первую очередь женщин в сравнении с мужчинами, во вторую — крестьян (зависимых от священника и лендлорда), прислуги (зависимой от хозяина) и неквалифицированных городских бедняков (зависимых от работодателей/благотворителей):

«Набожность является стержневой характеристикой для понимания европейской женщины XIX века.

«Быть хорошей женой — высокое предназначение женщины, дарованное ей после грехопадения»,

— писал в 1860-х гг. епископ Бирмингемский57. Точка зрения церкви на достоинства женщины в XIX веке способствовала идеализации «истинной женственности». Дева Мария, конечно же, почиталась как образец женственности в католическом духовном сообществе: непорочная, смиренная и нежная, образцовая жена и мать. Мария являет собой «постоянное, непреложное и абсолютное», «совершенную женственность», образец, которому должны следовать все жены и матери, все настоящие женщины58.

В Русской православной церкви покорность и молчаливость считались достоинствами хорошей жены и добродетелями. Протестанты почитали не столько Деву Марию, сколько идеализировали набожную жену и мать, хранительницу веры, устанавливающую сокровенные отношения с Господом, оказывающую нравственное влияние не только на свою семью, но и на общество в целом.

«Библия возвела ее на трон: женщина является королевой домашнего очага, верховодит в этом занятном царстве, где главенствуют любовь и нежность, утонченность мысли и чувства»59.

Нельзя недооценивать роль религии. Это касается места и церкви как института, и религиозных исканий в жизни европейской женщины рассматриваемого столетия. С точки зрения нерелигиозного XXI века, легко либо недооценить значение религии, либо рассматривать ее как универсальный инструмент угнетения женщины. Церковь была патриархальным идеологическим институтом, который не только исключал участие женщины во власти, но и узаконивал социальные и нравственные ограничения, среди них — «культ истинной женственности», принуждавший женщин к ведению домашнего хозяйства и подчиненному положению60.

По словам Барбары Тейлор, «стоило Господу устроиться в гостиной, как в обществе воцарился Маммона». Подобная интерпретация рассматривает феминизацию религии как легитимизацию обособления сфер61. Историки обычно полагают, что христианские принципы ограничивали  прогресс феминизма. Однако недавние исследования отношений женщин и религии признали огромную важность религии в жизни женщин XIX века, их участия в деятельности церкви и религиозных исканиях.

Гейл Мальмгрин утверждает:

«Если историки, пишущие о женщинах, будут игнорировать религию, — нам придется поплатиться за это пониманием духовной вселенной, имеющей несомненно огромную важность для верующих женщин»62.

Для историка Нового времени, как и для исследователя более ранних периодов, необходимо учитывать роль религии в мировоззрении женщин. Девятнадцатое столетие заметно изменило иерархию взаимоотношений женщин и религии. Христианская церковь всегда уделяла особое внимание женщине и ее духовной, частной, приватной жизни и каждодневно наставляла ее на путь добродетели, хотя в Новом времени отмечались периоды возросшей мужской набожности [23]. Когда немецкий поэт XVI века Ганс Сакс [24] (1494-1576) писал о послушании и смирении, покорности, вере, истинной и благословенной, он имел в виду качества, присущие не набожной женщине, а мужчине63. Но в начале XIX века набожность была феминизирована, и религия стала сферой женщин. Женщины чаще мужчин посещали церковь и соблюдали религиозные обряды как у католиков, так и у протестантов, и это считалось обычным. Сам образ набожной женщины изменил стереотип представлений о ней как о сосуде зла64. Набожность как привилегия пола либо становилась для женщины фактором ограничения, либо наделяла дополнительными возможностями и давала власть в семье и обществе, связанную с этой экзальтированной ролью. Таким образом, набожность представлялась как образ существования и склад ума женщины и находила свое выражение в повседневной жизни.

Одновременно с позитивным отношением к набожности, возвышающим духовность женщины, происходили феминизация церковных ритуалов, рост популярности религиозных орденов и усиление женской активности, связанной с околоцерковной деятельностью и влиянием христианских принципов. Женщины начали рассматривать церковь и религию как позитивные аспекты своей жизни, а церковь в свою очередь, была вынуждена вступить в диалог с ними и предоставить больше прав внутри церковных структур. Женская набожность из фактора ограничения превратилась в фактор наделения дополнительными правами; это была идеология, которую женщины сделали своей и использовали на благо себе и другим.

Феминизация религиозной активности в Европе XIX века историками просто не обсуждается, каких бы тем они ни касались. А между тем в этот период во Франции, Бельгии и Испании резко возросло количество монахинь: во Франции — с 12 тысяч в начале века до 135 тысяч в 1878 г.65 К концу столетия больше женщин, чем мужчин, иногда в значительной степени, посещали обедни и пасхальные литургии. В некоторых городах мужчины редко принимали пасхальное причастие66. В Берлине женщины составляли две трети прихожан-протестантов. В западной части Лондона в 1902 ¨C 1903 гг. более двух третей утренних и вечерних богослужений в англиканских церквах были женскими68. Воскресенье стало особым днем для женщин, когда они торжественно отправлялись в церковь, надев свой лучший праздничный наряд, соответствующий случаю и подчеркивающий женственность и благочестивость.

Девочки, входящие в церковь в белых платьях, выглядели очень женственно, подобно юным невестам Христовым, и являли собой образец богобоязненности и целомудрия. В неортодоксальных церквях Британии женщины также играли заметную роль: унитарианство [25], методизм [26], квакеры [27] и Армия спасения [28] создавали возможности для практического применения религиозного благочестия; женщины читали Евангелия и занимались благотворительностью, активно участвовали в качестве добровольных помощниц в работе религиозных организаций, в том числе в проведении так называемых собраний матушек, которые по вечерам или в будние дни посещали женщины из рабочей среды, если они не могли пойти в церковь в воскресенье, или в деятельности женских благотворительных обществ, нередко прямо не связанных с церковью69.

В Шотландии религиозность также была преимущественно женской — посещение церковных служб было лишь малой частью ряда собраний, посвященных воздержанию, материнству, благотворительной деятельности, кампаниям по защите нравственности и т. п. В странах Северной Европы, где доминировала лютеранская христианская церковь, женщины начиная с XVIII века активно участвовали в движении за возрождение веры, которое привело их к профессиональной религиозной деятельности70.

В наступившем XIX столетии связь с церковью все больше становилась прерогативой женщин, которые играли ключевую роль в определении религиозных привычек в семье, отвечали за нравственное воспитание, следили за тем, чтобы дети читали молитвы и посещали воскресную школу. Именно женщины поддерживали религиозные обычаи в семье, соблюдая праздники и организуя такие важные события в жизни, как венчания, крестины, конфирмация и первое причастие. Для некоторых женщин поддержание религиозных обычаев становилось жизненной ролью. Еврейки-иммигрантки превратились в прочные символы набожности; именно на них возлагалась забота за соблюдение религиозных правил и праздников в доме и приготовление кошерной пищи.

В Лондоне и Манчестере по мере снижения значения синагог (особенно для мужчин) поддержание религиозности превратилось в домашнюю обязанность женщин71. На севере Франции католички из средних классов подчеркивали благочестивость своего образа жизни, не пропуская обеден, Святого причастия, регулярных церковных церемоний и служб, отдавая дань отшельничеству и паломничеству, а также ежедневным домашним ритуалам, таким как благодарственные молитвы перед едой, статуэтки Девы Марии в доме и ношение нательных крестов72.

В XIX веке религиозность стала частью женской культуры и в значительной степени ушла из жизни мужчин. Паломничество к святыням и странствия во Франции в основном осуществлялись женщинами. Одна церковная епархия послала в 1894 г. в качестве пилигримов в Лурд [29] более пяти тысяч женщин и только четыреста мужчин73. Женщины также гораздо чаще, чем мужчины, переживали чудесное исцеление в Лурде и других святых местах; они не стеснялись возносить молитвы Богоматери о помощи в личных проблемах [30]. Действительно, возрождение культа Девы Марии стало основным проявлением женской набожности в католической Европе. Появлялись многочисленные новые приходы, религиозные ордена и монашеские объединения, посвященные Непорочному Зачатию и Деве Марии, воплощающей одновременно смирение и могущество.

В протестантской и католической частях Европы историки, пишущие о женщинах, интерпретировали феминизацию религиозности отчасти как органику ее развития, когда женщина становилась все больше приверженна церкви, а мужчина отдалялся от нее и его вера превращалась в пассивную, а отчасти — как результат развития отношения общества  к женственности, морали и набожности. Женщины являются активным фактором обеих частей этого процесса. То, что известно как возрождение культа Девы Марии в католической Европе XIX века, дополнило атмосферу, в которой женщина могла претендовать на определенную долю влияния в церкви.

Явления Девы Марии девочкам и женщинам — это характерная черта религиозности XIX века. Самое известное видение Непорочного Зачатия Бернадетте Субиру [31] (1844-1879) в Лурде в 1858 г. было лишь верхушкой айсберга. В действительности в этот период сообщалось о сотнях явлений Девы Марии женщинам и детям, однако внятность видений и подавляющее количество представительниц слабого пола среди свидетелей чуда отличают XIX век от более ранних периодов. Девочкам и женщинам, большинство из которых были бедны и часто не имели матерей, Дева Мария давала «эмоциональный бальзам» и утешение в несчастье и беде.

Но она также наделяла духовидец властью. Они становились центром внимания, посланницами небес и проводниками чудесных исцелений. Статус духовидицы, пишет Дэвид Блэкборн о явлениях в немецком местечке Марпинген [32], «был ресурсом слабых, способом бежать от реальности», который давал «неявные средства протеста против реальной или воображаемой несправедливости»74. Действительно, неоднозначная реакция местного духовенства на сообщения о чудесных явлениях в их приходах указывает на озабоченность и страх предрассудков, а также на желание удержать контроль над ситуацией в случае возникновения массового религиозного психоза, воодушевляемого молодыми женщинами.

Духовидицы по-своему использовали набожность, а поощряемая церковью связь женственности с благочестием создавала им базу для проповеди христианских ценностей в своих общинах. В 1846 г. во французской альпийской деревушке Ла-Салетт [33] двоим детям было предостережение от Девы Марии о том, что если люди не раскаются в своих прегрешениях, непосещении церкви и работе по воскресеньям, произойдет катастрофа75. Для критиков Католической церкви и тех из них, кто создавал свой капитал на разоблачении чудесных явлений, духовидцы были настоящим сокровищем, безумию, истеричности, мистицизму и предрасположенности к предрассудкам которых противостоял просвещенный рационализм, а сами видения интерпретировались как результат излишней женской набожности.

В своем исследовании буржуазии промышленного севера Франции Бонни Смит расценивает всеобщий женский религиозный мистицизм как антитезу науке и прогрессу:

«Математически точное, научное объяснении жизни показалось истекающим кровью, отекшим и страдающим от боли женщинам XIX века сущей глупостью»77.

Определенные категории женщин (представительницы буржуазии; работавшие женщины, которые говорили о явлении Девы Марии; женщины-пилигримы, совершавшие паломничество в святые обители, например в Лурд, в надежде обрести исцеление) считали религию «поправкой к избыточному рационализму и индивидуализму новой промышленной эпохи», которую представляли мужчины, приветствовавшие индустриализацию и связанное с ней отделение церкви78.

Но интерпретация женской духовной жизни как отсталости и неприятия всего нового или как приверженности предрассудкам в эпоху наступления рационализма не объясняет, почему религии отводилось столь значительное место в женском самосознании. Женщины, нашедшие утешение в духовной практике, не столько являлись пережитком прошлого, сколько были характерны для этого времени. Духовидицы подобные Джоанне Саускотт (1750 — 1814) называли себя «женами, облаченными в солнце», о которых говорится в книге Откровений, связывали ниспосланные им предзнаменования с тысячелетней традицией пророчества и объясняли их рутинностью современной им религиозной практики и безысходностью своего положения.

Эти черты наиболее ярко проявились у английской духовидицы Дороти Готт, отказавшейся от домашней работы ради духовных упражнений79. Для женщин эпохи индустриализации и бедных духовидиц набожность была не наследием прошлого, а образом жизни. Религия гарантировала систему моральных ценностей и обряды, предусмотренные на все случаи жизни, и не теряла значения, потому что охраняла добродетели, ассоциирующиеся с женственностью, поддерживала женщину, занимающуюся домом.

В те времена в протестантских, католических и православных странах религии все больше становились привержены женщины, а мужчины старались ее избегать….

Женщины, считавшие религиозность своей главной чертой, все больше искали возможности продемонстрировать ее вне дома. Католички могли войти в религиозный орден, используя его как средство гармонизации своих устремлений. Во Франции конгрегация (congréganiste) как модель религиозного сообщества, позволявшая женщинам преподавать или ухаживать за больными, была популярнее закрытых религиозных орденов83.

Уступки церкви мирянам ясно отражают существующую в обществе необходимость признания важности женской нравственной миссии. Активные протестантки также стремились найти общественный выход своему религиозному воодушевлению.

В протестантской традиции мифологию вытесняла идеализация воображаемой женщины, установившей близкие доверительные отношения с Господом, хранительницы веры, оказывающей нравственное влияние не только на свою семью, но и на общество в целом….

В Гамбурге Амалия Зивекинг (1794¨C1859) основала в 1832 г. Женскую ассоциацию заботы о бедных и немощных, попытавшись таким образом оказать духовную и моральную поддержку беднякам этого города85. По всей Британии женщины искали выход своей религиозности. Они занимались преподавательской деятельностью в  начальных классах воскресных школ и в ассоциациях трезвости, где боролись против злостного употребления алкоголя и его последствий. Такими способами женщины несли свои христианские принципы в мир. Только им удавалось сочетать высокую мораль с преданностью вере, и именно этим они прославились у себя на родине и среди тех, кому служили примером христианской добродетели86. Верующие женщины чаще становились образцами для подражания, чем те, которые отстаивали свою независимость и общественное равноправие.

В Европе XIX века религия занимала центральное место в жизни женщины, но это проявлялось несколько иначе, чем в предыдущие столетия. Возвышающая женщину роль носительницы веры и образца нравственности осуществлялась не в религиозных институтах, а в повседневной жизни. Эта роль была трудна и возлагала на исполнительницу ответственность не только за свои поступки, но и за поведение других. Несомненно, религиозная проповедь набожности или богобоязненности, присущих жене и матери, ограничивала возможности и деятельность женщин. Однако историки, пишущие о женщинах, считают, что так называемая религиозная привилегия давала женщинам ощущение нравственного превосходства, расширяла ее пространство и создавала язык для распространения нравственного влияния за пределы своего дома.

Религия не была подменой активности для женщин, как полагают некоторые исследователи. Христианская благотворительная деятельность не являлась лишь способом убить время для скучающих представительниц среднего класса. Религиозность требовала постоянной самоотдачи. И в этом смысле привилегированное место искренне верующей женщины в семье и обществе было достижением. По словам немецкой феминистки и педагога Генриетты Гольдшмидт, «равно как нравственная сила необходима женщине в собственной семье, ей нужны обязательства перед обществом, чтобы выполнить свою миссию в семье национальной»87.

Линн Абрамс. Формирование европейской женщины новой эпохи. 1789-1918. М.: Изд-во ГУ-ВШЭ, 2011. Серия исследований культуры. С.51-54.

Здесь хорошо видна роль религии как иллюзорного, но средства «снятия» беспомощности, и хотя бы частичного, но преодоления зависимости и приобщения к общественной активности, «выходу из дома», к чему женщины подспудно стремились. В развитых странах сегодня такое уже не работает (в отличие от мусульманского мира и Индии, где религиозность «живая»), но до сих пор в мире и в РФ религиозны в первую очередь женщины, во вторую — бедные, без жизненных перспектив, зависимые от обстоятельств (в противоположность тем, кто их окормляет и на них наживается).

«…религия во всех её аспектах важна более всего для действительно бедных россиян, а не для тех, кто склонен сетовать, что жить нелегко, что материальное положение могло бы быть и лучше.

К социально незащищённым слоям населения, несомненно, относятся не только малообеспеченные респонденты, но и опрошенные со слабым здоровьем. Чем лучше состояние здоровья россиян, тем меньше они ищут утешения в религии. Доля тех, кто принадлежит к конфессии, сокращается с 67% среди опрошенных, оценивающих своё здоровье как очень плохое, до 38% среди тех, кто считает себя абсолютно здоровым. Одновременно сокращается доля сильно вовлечённых в религиозную жизнь (с 52% до 9% в указанных группах респондентов) и крайне религиозных людей (с 15% до 3% соответственно).

Аналогичная закономерность преобладает и в остальных странах. Самые здоровые опрошенные (по самооценке) реже самых больных относят себя к конфессии в 22 странах (исключение из общего правила — Болгария, Кипр и Словения); менее активно молятся и посещают религиозные службы во всех 25 странах, менее религиозны в 16 государствах.

Продолжая тему «смирения с судьбой», рассмотрим, как властный ресурс респондента и потребность в данном ресурсе влияет на отношение к религии. Как правило, те россияне, для кого важно самим решать, что и как делать, в чьи обязанности входит руководить сотрудниками, испытывают меньше надобности в религии как институте, реже участвуют в религиозных ритуалах. Однако эта закономерность едва ли распространяется на духовную составляющую религии, которая примерно одинаково важна для респондентов, независимо от их властного ресурса (табл. 5.)….

В обобщённом виде влияние властного ресурса на отношение к религии в 25 странах представлено в таблице 6. Как видим, в целом в Европе в жизни респондентов, обладающих тем или иным властным ресурсом, религия играет скорее меньшую роль, чем в жизни тех, кто не имеет этих ресурсов. Россия развивается в русле общей тенденции. Разумеется, речь идёт о взаимном влиянии двух факторов — власть и религия. В определённом смысле мы имеем некий баланс, или компенсацию одного фактора другим: в той части общества, где меньше власти, больше роль религии, и наоборот….

Таким образом, ESS показало, что в современной России (и в других европейских странах) к религии обращаются в первую очередь наиболее уязвимые слои населения. Религия занимает больше места в жизни женщин (чем мужчин), а также людей пожилого возраста, менее образованных респондентов, не имеющих привычки к непрерывному обучению на протяжении всей жизни, с низкими доходами, не обладающих властным ресурсом — т. е. в жизни людей, менее защищённых в социальном плане».

Елена Кофанова, Марина Мчедлова,   op.cit.

 Примечания

[1] См. « Эволюция Homo sapiens : взгляд зоолога», и популярный пересказ.

^[2]   родители таких детей слишком бедны, чтобы послать ребёнка в специализированную школу, или её просто нет.

^[3]В том числе, видимо, у неандертальцев — но не у обоих видов шимпанзе, притом что в их филогенетической линии «телесные» изменения в сравнении с общим предком были не меньшими, чем в человеческой, см. «Достающее звено» Станислава Дробышевского.

^[4]Дополнительное доказательство этого тезиса — что атеистами остаются и «в окопах», в той мере, в какой война (или навалившаяся беда) не потрясают человека, он сохраняет самостояние. Да и религиозная индоктринация идёт успешней всего, когда разум слаб и неразвит (в детстве) или временно «выключен» горем и трудностями.

^[5]См. Robert Rowthorn. Religion, fertility and genes: a dual inheritance model//Proc. Roy. Soc. B. 2011. DOI:10.1098/rspb.2010.2504

^[6]Тоже было с детьми в аналогичных приютах в Ирландии, католических и протестантских приютах ФРГ…

^[7]  Соколов В.И. Квебек в Канадской Федерации: от культурного разлома к политико-правовому урегулированию // Этничность и религия в современных конфликтах / отв. ред. В.А. Тишков, В.А.Шнирельман; Ин-т этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН. – М.: Наука, 2012. С.124-126.

^[8]См. Религиозность населения не способствует процветанию общества, Высокая религиозность населения и низкий уровень общественного благополучия — следствия социального неравенства, IQ и атеизм, Нравственное состояние современного российского общества, 2006, Leading scientists still reject God, Ответы иорданских и палестинских мужчин, чтобы они сделали, если б сестра пошла работать.

^[9]См. « Пять причин быть неверующим».

^[10]Елена Кофанова, Марина Мчедлова. Религиозность россиян и европейцев// «Мониторинг общественного мнения». №2 (96), март-апрель 2010.

^[11]См. « Наука и религия в анализе Альфонса Декандоля».

^[12] «…Приблизительно каждый четвертый немец высказывается за «сильную партию», которая «воплощает сильное народное сообщество (Volksgemeinschaft) в целом», « Мусульманскую молодежь в Германии признали агрессивной».

^[13]См. « Буковский как Брейвик, и мысли по поводу».

^[14]См. пример про классовое правосудие, давнишнее «осеннее наступление» клерикалов против женщин (закон, к слову, думаками уже принят), их выступления в защиту домашнего насилия, за полный запрет абортов, и специфическое « нравственное воспитание».

^[15]См. « Деятельное ощущение» как первый этап эволюции языка».

^[16] The Symbolic Species: The Co-evolution of Language and the Brain. W.W. Norton & Company. 1997.

^[17]Первичность в религиозной жизни культа (с социальным объединением верующих вокруг него в рамках соответствующих телесных и ментальных практик) перед преданиями, догматикой, философией и т. д. содержательной стороной веры (всем, что можно объяснить «человеку внешнему») наглядно подтверждается невозможность «просто верить в бога» — нужно принадлежать к какой-то конфессии и следовать, пусть с изменением, её традициям.

При том что многие — умные, выдающиеся люди, вроде «индийского Лютера» Рам Мохан Рая этого хотят, у них раз за разом не получается. С разной стороны, все они неопровержимо доказывают, что Бог един, а перегородки, созданные разными верованиями — исламом, христианством, иудаизмом, индуизмом и пр., «не доходят до неба», да и, если аргументировать «от Писания», искажают самоё веру, т. к. это вполне себе человеческие обычаи, связанные с конкретными социальными обстоятельствами и т. д.

В тексте это звучит замечательно, но вот ни собрать общину вокруг столь интеллектуально привлекательных мыслей, ни соединиться в общину самим у таких авторов не получается (даже вместе с учениками). В т.ч. потому что проповедуемый ими бог — « бог философов», «активный интеллект» во Вселенной», но не «бог простецов», если использовать термины средневековых арабских и еврейских мыслителей, где таких было особенно много.

Вера в последнего массова, т. к. поддерживаема и воспроизводима идеей, артикулированной Дж.Оруэллом, что «если все люди братья [как они подспудно стремятся], то у них должен быть общий отец» (а в классовом обществе, где другие — проблема и угроза, и реально быть братьями люди друг другу не могут, такого отца приходится домысливать — что регулярно рождало плебейские ереси, влиявшие и на ортодоксию, вроде движения мира ( т. н. «движение Аллилуйя») в средневековой Италии).

^[18]См. пересказ Александра Маркова. Может ли эволюционная психология объяснить феномен террористов-самоубийц?

^[19]Действительно, Арой Норензаяном показано, что при равном образе жизни и способе хозяйствования религиозные общины существуют дольше светских (на выборке в 200 тех и других, возникших в Северной Америке). Причём выживаемость первых прямо пропорциональна строгости устава: жёсткости и «дороговизне» обрядов, связывающих членов общины. После внесения поправки на эту деталь организации жизни выживаемость тех и других перестала различаться. См. Ara Norenzayan, Azim F. Shariff. The Origin and Evolution of Religious Prosociality // Science. 2008. V. 322. P. 58–62

^[20]Поэтому «объяснение религии», данное в одноимённой книге Паскаля Буайе, как минимум неполно, а скорее неверно, т. к. никак не выделяет религиозные мемы из прочих, передаваемых людьми, и акцентируется на общем у религии с другими традициями, а не особенном. В то время как здесь всего интересней не род, а видообразующее отличие (в логическом смысле). Это помимо ущербности самой концепции мемов, связанной с неустранимой произвольностью из вычленения из «культурного фона», тогда как их прототип в живом — ген — реален, хотя и зависим от целого:

«Почему всякий мем – это не отдельность, а условность? Потому что в культуре нет «естественных границ», которые бы делили её на элементы, этаких «швов» или «надрезов». Кто какие элементы выделит в какой ситуации – это определяется позицией (классовой, идеологической и т.п.) выделяющего. То же относится и к устойчивости/ бесперебойности/ помехозащищённости последующих процессов социальной трансляции этих элементов, о чём убедительно писал М.К.Петров ( Kin selection dead?).

^[21]Неслучайно объединяющая нас с доместицированными млекопитающими, собакой особенно, но отделяющая от антропоидов, см. К проблеме «культуры» у животных: критический анализ современных исследований с позиций психологии деятельности школы А.Н. Леонтьева; Социально-когнитивные способности антропоидов: эволюционные предпосылки нравственных основ сотрудничества у людей.

^[22]Ю.Л.Бессмертный. Жизнь и смерть в Средние века. М.:Наука, 1990.

^[23]Подобные волны «возвратной евангелизации» каждый раз связаны с тем, что церкви делали следующий шаг ко всё большему участию в социальной поддержке этих мужчин, чем дальше, тем больше из просто церкви делались клубом, библиотекой, местом материальной поддержки, профессиональной переподготовки, потом также профсоюзом и политической партией. Иными словами, повторные волны мужской набожности связаны с ростом социальных обязательств каждой конфессии, предпринимавшихся для привлечения «отпавших» от церкви рабочих, бедняков и т. д. Предполагалось, что их жёны с подругами за ними придут автоматически, или и так не уйдут; действительно, всем перечисленным женщины почти не пользовались или пользовались сильно позже. См. Д.И.Фурман. Религия и социальные конфликты в США. М.Наука, 1981.

^[24]Гражданин вольного города Нюрнберга, где провел почти всю свою жизнь и  которому посвятил пространное стихотворение «Похвальное слово городу Нюрнбергу» (1530). Башмачник. Известен как мастер «благородного искусства» мейстерзанга (песен на религиозно-дидактические темы), почитаемого в среде ремесленников. Расширил тематику жанра, охотно обращаясь к темам светского характера. Сторонник Реформации; в аллегорическом стихотворении «Виттенбергский соловей» (1523) приветствовал выступление Лютера.

^[25]Унитарианство (антитринитарианство) — движение в  протестантизме, явившееся результатом недогматического изучения Библии; чаще принималось демократическими протестантскими течениями (анабаптисты, социниане) и жестоко преследовалось как католиками, так и ортодоксальными протестантами

^[26]Протестантское течение, возникшее в Англии в начале XVIII в. с целью реформирования англиканства. Методисты не стремились изменять вероучение и обрядность англиканства, основной акцент они делали на евангелизацию культа, развитие миссионерской и проповеднической деятельности, ориентировались на широкие народные массы. К 1795 г. создали централизованную церковную организацию и отделились от Англиканской церкви.

^[27]Религиозное направление в христианстве, зародившееся в Англии в середине XVII века; протестантская деноминация. Одно из названий — Религиозное общество друзей (или просто Друзья). Отличительная черта религиозной доктрины квакеров — убеждение, что Бог пребывает в сердце каждого человека и призывает его встать на путь, ведущий к совершенной жизни. Эти сокровенные отношения между Богом и человеком именуются «внутренним светом» и проявляются в аскетическом образе жизни, духовной ответственности каждого индивида, сильном чувстве его причастности к судьбе ближнего. На квакерское молитвенное собрание может прийти любой человек. Если через некоторое время он или она чувствует, что разделяет квакерские взгляды, то может вступить в Общество и принять участие в его жизни. [Все эти качества помогали им быть аболиционистами ¡ª или доминировать в банковском деле Лондона (да и всей Англии) 19 века, поскольку по этой вере каждый решал сам, к чему он призван, и служил своему призванию как следует. Прим.публикатора.]

^[28]Внеконфессиональная организация, основанная в 1865 г. в Лондоне. Сначала, на протяжении 13 лет, была известна как Христианская миссия, занималась преимущественно проповеднической деятельностью среди обитателей лондонских трущоб. В 1880 г. первые группы сторонников организации направились в разные страны. Сегодня Армия спасения активно действует почти в ста странах. В конце 1990-х гг. она насчитывала более 1,5 млн членов. Международная штаб-квартира Армии спасения находится в Лондоне, однако в каждой стране существует своя собственная организация. Армия спасения действует как религиозная и благотворительная организация. В ее задачи входят помощь в духовном, нравственном и физическом совершенствовании тем, кто нуждается в этом, исправление порочных, развращенных, опустившихся людей и преступников, работа среди бедноты и помощь больным, проповедь Евангелия и христианской веры. Важными направлениями деятельности Армии спасения является создание лечебниц для алкоголиков, дневных приютов, реабилитационных центров для взрослых, родильных домов и приютов для рожениц, агентств по трудоустройству (в том числе для заключенных), приютов для стариков, бюро по проблемам семьи и центров по устройству на работу.  [В ХХ веке отличилась своим лицемерием, а также обслуживанием интересов ЦРУ и других малоприятных организаций Прим.публикатора]

^[29]Лурд — город на юго-западе Франции у подножия Пиренеев. Является одним из самых известных в мире центров культа Девы Марии и признанным местом паломничества.

^[30]Чему есть красивое подтверждение современными данными о большей эмпатичности и коллективизме психологии низкостатусных и угнетённых групп в сравнении с высокостатусными и угнетателями, при большей зависимости поведения от внешней стимуляции по сравнению с внутренними побуждениями. См. « Лучше ли бедный Лазарь богатого» и « Социальное угнетение и социальное освобождение: психобиологические механизмы»?

^[31]Известна как святая Бернадетта (1844-1879). Родилась в семье обедневшего мельника, где было шестеро детей. При рождении получила имя Мари-Бернарда Субиру. Отличалась хрупким здоровьем и до конца жизни страдала астмой. Согласно ее собственному свидетельству, начиная с 11 февраля 1858 г. ей 18 раз являлась Пресвятая Дева в гроте Масабьелль. Госпожа велела ей зачерпнуть воды в гроте и испить ее, и с этого момента крохотный ключ, который был столь слабым, что Бернадетта едва отыскала его, превратился в мощный источник. Затем Госпожа попросила, чтобы возле грота построили церковь.

А когда девочка спросила ее, кто она, ей было сказано: «Я — Непорочное Зачатие». Слава о  месте явления Богоматери немедленно распространилась, и до сих пор святой грот ежегодно посещают тысячи больных и калек.  Страдая от всеобщего любопытства и от постоянных допросов, которые ей учиняли гражданские и церковные власти, Бернадетта в 1866 г. поступила в женский монастырь в Невере, где и умерла. Была беатифицирована в 1925 г. и канонизирована 8 декабря 1933 г. Западная церковь отмечает праздник Лурдской Божьей Матери 11 февраля. День памяти святой Бернадетты — 16 апреля.

^[32]Деревня в Пруссии, в Трирском округе. В лесу около нее в 1876 г. будто бы являлась Богородица. Тогда пришлось прибегнуть к военной силе, чтобы рассеять огромные скопления народа.

^[33]Накануне праздника иконы «Богородица семи скорбей» (19  сентября по католическому календарю) 11-летний Максим Жиро и 15-летняя Мелани Метью, не отличавщиеся высоким развитием (Максим лишь к 15 годам смог усвоить «Отче наш», а Мелани первое причастие получила только в 16 лет, не в силах запомнить «Символ веры»), пасли свои стада, когда увидели светящийся в воздухе шар, сверкающий ярче солнца, и из него показалась женщина, присевшая на камень у пересохшего источника. Рыдая, она сообщила детям, что если народ Франции и всего мира не обратится в истинную веру, предстоят катаклизмы и всеобщая погибель.

Рекомендуем прочесть!

Let's block ads! (Why?)