Затопит ли нас глобальное поглупение?

Print PDF

Здесь и дальше — иллюстрации к « Незнайке на Луне«, провидчески обрисовавшем особенности, современного мира, ответственные за поглупение (с оскотиниванием), как и способ с ним справиться

Люблю обычные слова,

Как неизведанные страны.

Они понятны лишь сперва,

Потом значенья их туманны.

Их протирают, как стекло,

И в этом наше ремесло.

Давид Самойлов. 1961 г.

Содержание

Введение

Александр Владимирович Марков публиковал интересные материалы про «вырождение человечества», «телесное» (« Мы не выродимся») и «умственное» (« Пара статей о деградации человечества», « Гены, способствующие хорошему образованию, отсеиваются отбором»), которые стоило разобрать. Если коротко, первое вполне возможно, хотя не неотложно — есть мощные популяционные факторы противодействия, которые в этом анализе не учтены: лавинообразно растущий аутбридинг в городских популяциях и т.д. «перемешивание» человечества, да и зародышевый отбор никуда не делся. Второе, «поглупение» из-за отрицательного отбора последних 100 лет», напротив, крайне невероятно — поэтому с него и начнём.

Претензий к этой концепции в целом три. Первая методологическая: её сторонники  копят доказательства «за» в разных сферах биологии и социальных наук и не меньшим старанием игнорируют многочисленные данные «против», всплывающие в тех же поисках. Понятно, что это худший способ обоснования «любимой» концепции (см. обсуждение, почему так, на примере акцентирования потенциальных опасностей ГМО). По-хорошему надо «взвешивать» доводы «за» и «против», «добытые» в процессе одного и того же анализа. Или (ещё лучше) начинать непосредственно с сильнейших из возражений, могущих быть фальсификаторами «любимой теории».

Это азы гипотетико-дедуктивного метода, восходящего к К.Попперу. Его идеями в этом плане часто клянутся, но нечасто им следуют — слишком сильны противодействующие этому социальные факторы, у учёных не меньше чем у других людей; да ещё идеология с блюдущим её целостность когнитивным диссонансом часто толкают «подыгрывать» любимой идее [1]. Именно этим путём пойдём в данном анализе: начнём с сильнейших возражений противников и по результатам разбора построю [2] положительные утверждения своей «любимой теории», конкурирующей с идеей «глобального поглупения» («ум» как продукт социального влияния и один из аспектов успешной социализации в современной культуре, всё более «наукоцентричной» и «завязанной» на учёбу, см. их сравнение в левой и правой половинах табл.1).

Таблица 1.

Конкурирующие концепции умственного развития человека и человечества

Если коротко, доводы правой половины табл.1 имеют три крупных изъяна. Во-первых, это «непримечание слона» — таких характеристик развития и человеческой демографии, и человеческого «ума», как «кооперативность размножения» и «кооперативность познания», обусловленных формообразующей ролью социальных влияний. Они ключевые именно в данной проблеме, но остаются вне анализа (хотя бы в целях отбрасывания, демонстрации несущественности) и Александра Владимировича, и других сторонников  этой концепции. Во-вторых, это дефекты аргументации: исследования, привлекаемые в обоснование этих взглядов, одной частью некачественны, другой — допускают объяснение, более благоприятное для конкурирующей концепции (а не просто другую интерпретацию).

В третьих,  нереалистичность эволюционного сценария «отбора на интеллект»: он предполагается действующим в тот период, когда гарантированно не мог «запуститься» (где-то от древности до Средневековья, 13-14 века), но «приносит плоды» в виде экспоненциального роста научного знания с технологиями много позже, в Новое и Новейшее время, именно когда должен был «выключиться».

Рассмотрим все три поподробнее.

«Непримечание слона» формообразующей роли социальных влияний

Этот же минус присущ социобиологическим концепциям поведения животных, особенно высших позвоночных. Эволюцию их социальности и коммуникации не объяснишь ни выносом социальных влияний за скобки, ни сведением их специфических результатов (социальной асимметрии, дифференциации поведенческих ролей у животных в сообществах и т.д. направленных преобразований пространственно этологической структуры последних) к эндогенным изменениям и/или индивидуальным различиям на «уровне генов» с «физиологией». См. « Чем плохо биологизаторство».

Получается плохо: ищут не где теряли, а где светлее, давая возможность критикам радостно «влагать персты» в разные концептуальные «раны», если не сыпать соль, показывая неизменный примат системности над адаптивностью у социальных видов, что сдвиги поведения «тянут за собой» сдвиги уровня мотивации и работы мозга, а не наоборот и иные несоответствия эмпирическим данным (их много, см. « Что не так с социобиологией?»). Всё это верно для самого социального из приматов — нас любимых, и главной адаптации нашего вида: хорошо развитого ума вместе с его словесно-символическими выражениями — языком и культурой. Как известно сейчас, развитие всей троицы на эволюционных масштабах времени непосредственно следует за прогрессом орудийной деятельности, изготовлением орудий [4] по идеальному «образцу», в которое вовлечены все члены сообщества, действующие подолгу и в сотрудничестве друг с другом [5], см. « Синкинезия как модус происхождения языка» и « В начале было дело…». В индивидуальном развитии «ум» непосредственно связан с подверженностью социальному влиянию, от обучения до простого копирования, дошедшей до максимума у человека в сравнении с антропоидами. Это так называемый эффект чрезмерного подражания у детей (overimitation), бессмысленный или вредный для лучшего решения интеллектуальных задач индивида «здесь и сейчас», но единственно возможный для ребёнка при необходимости «вместить» все достижения технологического и культурного развития своего общества, позволяющие эффективно жить и работать в нём.

Иными словами, устранение из анализа формообразующей роли социального влияния, попытка свести его к сумме поведения разных индивидов, у каждого из них управляемого эндогенно, а дальше «оцениваемого» отбором «по результату», ведёт к неучёту трёх факторов, критически важных для нашей проблемы сегодняшнего «поглупения», как и, наоборот, прошлого «роста ума». Первый из них, образно говоря, кооперативность размножения, отличающая Homo sapiens от всех прочих видов животных, в т.ч. антропоидов [6], второй — «кооперативность познания», роднящая людей с доместицированными ими зверями [7]. Третий — разнообразные трудности «биологической» концепции интеллекта, от внутренних противоречий до невязок с эмпирией. Об этом я написал достаточно, почему свёл всё в табл.2, а дальше рассмотрим первые два.

Таблица 2.

Дюжина трудностей «биологических» концепций интеллекта

 «Кооперативность размножения»

С точки зрения зоолога, человек отличается от всех прочих млекопитающих невозможным сочетанием двух черт популяционной динамики. Обычно зоологи делят виды на r-стратегов и K-стратегов: первые обладают высокой рождаемостью и высокой смертностью, живут, как правило, в нестабильных условиях, быстро размножаются в благоприятной ситуации, а при наступлении неблагоприятной —  массово гибнут. Это, например, лемминги, полёвки и многие другие мелкие грызуны и насекомоядные. К-виды обычно живут в стабильных условиях, имеют более или менее постоянную численность, медленно размножаются, могут избегать массовой гибели, но если таковая происходит, медленно восстанавливаются после неё.

Человек же — единственный биологический вид, сочетающий в себе r-тип динамики численности популяции с К-типом её воспроизводства. Первое – это быстрые взлёты численности населения тех или иных территорий, связанные с прогрессивной урбанизацией, развитием территории и обвальные падения вследствие войн, голода, болезней и т.д., особенно в доиндустриальную эпоху.

Второе же — долгая беременность, малое количество рождений за жизнь, долгий период беспомощности детёнышей и т.д. У других видов млекопитающих, даже имеющих меньшую массу, и, значит в потенциале — более быстрое размножение, тип популяционной динамики всегда гармонирует с типом воспроизводства, у человека — находится в контрапункте с ним.

Другой важный момент состоит в том, что у подавляющего большинства видов животных ещё до достижения пределов включаются зависимые от плотности механизмы внутрипопуляционной регуляции. В результате кривая «тормозит» сильно раньше пределов, особенно у т.н. «социальных» видов. Существенная часть ресурсов, «добытых» индивидами из среды обитания, здесь «конвертируется» не в новых особей, но в поддержание социальной структуры группировок и «привычного особям» уровня социальной связанности и социальной зависимости.

Без этого зверьки «неспособны» результативно конкурировать, делиться на «лучших» и «худших», с поощрением первых естественным отбором и пр. В отличие от «несоциальных» видов, у «социальных» чрезмерное разрежение так же гибельно, как и переуплотнение. Поэтому механизмы внутрипопуляционной регуляции, помимо общеизвестного случая перенаселения, здесь включаются также после истребления и иной неизбирательной гибели, чтобы «собрать» уцелевших в поселения с должной плотностью социальной среды и интенсивностью контактов. С ростом численности таких видов частота и интенсивность контактов особей также растут [10], делая задачи регуляции всё более сложными, насущными и времязатратными, что тормозит рост.

Признаком всего перечисленного служит отмеченная у подавляющего большинства видов отрицательная корреляция между такими параметрами уравнения Ферхюльста-Пирла, как достигнутая численность N и мальтузианский параметр r. Единственное исключение – «несоциальные» виды с максимально лабильной стратегией, вроде норвежского лемминга Lemmus lemmus и азиатского бурундука Eutamias sibiricus; тут все ресурсы, добытые индивидами из среды, «конвертируются» в новых особей.

Здесь и далее работы лондонского художника Стивена Каца. Он рисует то же, о чём Носов пишет, но в другой манере.

Человек отличается двумя особенностями. Во-первых, корреляция r и N в уравнении у него положительна. В отличие от животных, его популяции растут численно не за счёт большей размножаемости индивидов, а за счёт увеличения среднеожидаемой продолжительности жизни всей популяции (СОПЖ), то есть плодов общественного и научно-технического прогресса, «достающихся» индивидам [11]. Благодаря этому к размножению допускаются те, кто в более отсталых обществах вообще не дожил бы до размножения, не мог бы завести семью из-за бедности, чей репродуктивный потенциал был бы снижен болезнями [12] и пр.

Поэтому человек достиг много большего уровня численности, чем любой вид позвоночных, даже мелкий и быстроразножающийся, вроде крыс. В изменённых человеком ландшафтах, сельских и городских, плотность населения людей выше, чем других видов позвоночных, даже ворон, бродячих собак, кошек и пр., а тем более многочисленных видов в природных ландшафтах – например, странствующего голубя. Единственное известное мне исключение – в сельскохозяйственных районах Африки (не на природных территориях) плотность красноклювого ткачика Quelea quelea выше, чем собственно населения, но с интенсификацией сельского хозяйства это соотношение сменится на обратное. Целый ряд видов позвоночных может быстро увеличивать численность как за счёт интенсификации размножения индивидов, так и за счёт популяционных механизмов «направленной переброски» особей, наиболее готовых к размножению (скажем, беременных самок) туда, где создались наиболее благоприятные условия. Это и странствующие голуби, и ряд видов мышевидных грызунов, и урбанизированные популяции птиц — но во всех этих случаях темпы роста численности существенно ниже, чем у Homo sapiens.

Чтобы прийти к успеху даже в чисто дарвиновском смысле, людям надо вкладываться не в собственное размножение, а в эти плоды, развивающие общественную инфраструктуру, обслуживающую всех (пусть при неравном доступе в классовом обществе). Или, как минимум в улучшение собственной позиции в обществе, но не в максимизацию размножения. Что мы и видим в демографии богатых семей во Франции, в Швеции и др. странах.

Второй аспект, по которому Homo sapiens отличается от всех прочих видов млекопитающих, заключается в том, что увеличение местных популяций людей всегда идёт не за счёт увеличения размножаемости индивидов, но за счёт её падения — но при увеличении средней ожидаемой продолжительности жизни, позволяющей большему числу людей в популяции до этого самого воспроизводства дожить и в нём долговременно участвовать.

Наибольшая индивидуальная размножаемость — 16-18 детей за жизнь — наблюдается в племенах австралийских аборигенов, с трудом восстанавливающих свою в среднем постоянную численность после периодических засух. Когда же численность населения некоторой территории долговременно (в исторических масштабах времени) растёт, число рождений за жизнь неуклонно падает при возрастании СОПЖ. Что и наблюдалось на всём протяжении истории нашей цивилизации: всякий быстрый рост населения на некоторых территориях, обычно связанный с урбанизацией и индустриализацией, сопровождается столь же быстрым падением размножаемости индивидов при опережающем росте СОПЖ, что сейчас, что в Средневековье, что в эллинистическую эпоху.

Иными словами, только у людей воспроизводство популяции является «общим делом» в том смысле, что существующий паттерн социальной структуры, присущие ей отношения, вносят в увеличение СОПЖ существенно больший вклад, чем биологический потенциал индивидов. Не говоря уже о том, что без включения в систему социальных отношений родившиеся организмы не становятся людьми, а социальные отношения изменяются только кооперативно, в борьбе одних групп (классов, слоёв) с другими.

И наоборот – общественный регресс, «возобновляющий» действие тех факторов смертности, которые казались преодолёнными в предыдущем развитии, и поэтому уменьшающий СОПЖ, ведёт не к компенсаторному росту рождаемости, но к её общему падению. Так, рост сверхсмертности в трудоспособном возрасте, вызванный увеличением социального стресса и других средовых рисков (травмы и отравления, заболевания, войны, техногенные катастрофы и ДТП) стал главным фактором снижения СОПЖ после 1991 года во всех бывших республиках СССР и бывших соцстранах. За счёт чего, как шагреневая кожа, постоянно сжималась база людей, могущих начать репродукцию, что и послужило причиной падения общего числа рождений в каждый следующий момент времени.

Человек отличается от других животных тем, что рост численности его популяций идёт не за счёт подъёма размножаемости индивидов, а за счёт удлинения среднеожидаемой продолжительности жизни средствами технического и общественного прогресса. Поэтому с чисто эволюционной т.з. индивидам, желающим успеха в чисто дарвиновском и особенно «докинзовском» смысле, выгоднее «вкладываться» не в своё размножение, а в тот самый  прогресс: больше копий генов выживет. См. подробней рассказ об этом на  « XXII веке» и  « Демографический переход: шаг первый, шаг последний».

«Кооперативность познания»

Важнейшее, что сближает познание и когнитивные способности человека с собачьими, козьими, лошадиными и т.д., но отдаляет от шимпанзиных, состоит в том, что все перечисленные, образно говоря, «думают не в одиночку». Их познание (как и познание доместицированных животных, понятное дело, «в рамках их компетенции») всегда разделяется с кем-то из сородичей, направляется «совместным вниманием» с ними (joint attention) и управляется т.н. социальными подсказками (жесты, направления взгляда, интонации голоса и пр.) в диапазоне от «куда посмотреть, чтобы догадаться» до обращения внимания на сам ответ или необходимые средства для его получения. Впервые это исследовал Майкл Томазелло на примере развития языка у детей, показав, что именно здесь ключевое различие их с антропоидами.  У Томазелло учился Брайан Хейр, сделавший тоже самое на собаках [13], потом данный феномен нашли у коз, овец, лошадей и заверте….

Сегодня способность «считывать» социальные «подсказки [14]» других собратий и/или хозяев считается важной частью комплекса последствий доместикации, однотипно проявляющихся у очень неродственных млекопитающих. Иными словами, это — классический пример татариновских «-заций»: параллельного развития признаков, связанных с переходом к более высокому уровню организации, в независимых филетических линиях (хотя и отдалённо родственных друг другу). А вот и шимпанзе, и бонобо думают «эгоистично»: они могут воспользоваться направлением внимания или жестами другой особи как подсказкой, но другие обезьяны даже у бонобо, видя собрата, столкнувшегося с проблемой, отнюдь не спешат разделить его внимание и дать такую подсказку [15]. Дети, взрослые люди или собаки (козы, лошади etc.), как показано в книге Хейра, делают это автоматически.

Отсюда следует, что сеть социальных связей между людьми одновременно поддерживает обдумывание/решение когнитивных проблем здесь и сейчас, а также долговременное накопление знаний (поскольку есть язык, у домашних животных сие невозможно). Соответственно, «вырождение» в виде необратимой потери знаний, технических достижений происходит в первую очередь при изоляции данного общества, отключения его от сети культурных обменов с другими, по которой «диффундируют» техники и социальные изобретения. Как это произошло с тасманийцами, селькупами и много ещё с кем .

А вот вырождение как глобальное поглупение, сокращение способности приобретать знания и/или развивать имеющиеся вообще невозможно, пока предыдущее поколение успешно социализирует следующее в соответствующих сферах занятий, т.е. включает их в соответствующих видах деятельности (включая самые современные виды науки и техники) в ту самую сеть считывания социальных подсказок и совместного внимания, что описана выше. Поскольку не учитывает «кооперативность познания» и мышления у людей, к которой и переходим.

В каждом человеческом обществе (понимаемом биологами как популяция) есть некий «фонд» способностей, которые надо развить, и добытых на их основании знаний и технологий, которые надо улучшать завтра. И никогда не бывает так что все единицы этого фонда равно присутствуют у каждого отдельного индивида, они распределены между членами популяции, наиболее способными к развитию именно данной способности, техники или практики. А распределение идёт благодаря языку и культуре, «прорастающим», как показал Томазелло, в сумме онтогенезов каждого следующего поколения по тем самым сетям «считывания» социальных «подсказок» и совместного внимания, которые роднят нас с  одомашненными млекопитающими. Так что все единицы «фонда» равно доступны всем особям следующего поколения, как общественный транспорт горожанам или реферативный журнал — учёным (понятное дело, в идеале, при отсутствии классовых и иных социальных барьеров). Поэтому (также в идеале) каждый выбирает себе занятие, к которому наиболее склонен, «беря на реализацию и улучшение» соответствующие элементы фонда общих достижений социума.

Не случайно положенные в основу идей поглупения человечества локальные данные, что

1) IQ кое-где стал снижаться вместо прежнего роста на протяжении всего ХХ века (т.н. эффект Флинна, из прямого ставший обратным) или

2) меньшая размножаемость лиц более образованных или с большим IQ и, главное, отрицательный отбор генотипов, ассоциированных с более долгим образованием (показан в Исландии), резко контрастируют с тенденцией, общей для всех развитых стран.

Во-первых, научный прогресс не только не «замедляет ход», но ускоряется во всех областях, включая традиционно считающиеся интеллектуально сложными, и нет никаких трудностей в понимании нынешними студентами этих дисциплин и в подготовке новых исследователей из современных студентов. Скорее наоборот: чем раньше, тем больше было трудностей в усвоении материала разных наук и переходе к самостоятельным изобретениям и открытиям; чем ниже была образованность в популяции, из которой приходилось черпать интересующихся данной конкретной областью, тем труднее их было учить, даже при наличии интереса и (как выяснялось потом у преодолевших трудности) таланта;

Во-вторых, в пяти исследованиях по Норвегии, Финляндии и Англии, где в первую декаду 21 века показано снижение средневыборочного IQ, сами авторы связывают это не с отрицательным отбором на «гены интеллекта», но с общеизвестными социальными обстоятельствами: ухудшением образования вследствие коммерциализации и  распространением компьютерной культуры, резко сокращающей чтение. А как было показано (п.3 табл.2), чтение, — и опять же совместное, — критически важно для умственного развития ребёнка, и именно его количество и качество формируют отмеченные социальные и пр. отличия в IQ. И формируют именно в первые годы жизни, когда наследуемость цифр IQ низкая или почти нулевая (с учётом класса, она тем ниже чем ниже социальный класс, п.4 и 7 табл.2). Особенно важно здесь совместное чтение: почти единственный параметр по которому бедные могут догнать и обогнать богатых, в силу коллективистской культуры, и воспользоваться тем и другим как рычагом в умственном развитии.

Действительно, выполненный Lisa Trahan et al. (2014) метаанализ исследований долговременной динамики IQ, обосновывающих эффект Флинна, подтвердил прежние оценки роста (3 пункта IQ за декаду), показал несовместимость данных с гипотезой о его уменьшении, и независимость эффекта Флинна от разных возрастных когорт тестируемых и различий в их способностях. Иными словами, общая тенденция развитых обществ по сю пору — это по-прежнему интеллектуальная акселерация, а более ранние случаи негативного эффекта Флинна а) требуют подтверждения и перепроверки (особо применительно к R.Lynn; его ловили на подтасовке данных об IQ африканцев); б) если надёжны (как данные по Англии и Норвегии), но вызваны локальными обстоятельствами не биологической, а социальной природы.

И ещё момент, важный с т.з. этолога. Я писал, что интеллект человека в известном смысле изоморфен инстинкту животных, как электромагнитные колебания — механическим. И действительно, при инстинктивной коммуникации — обмене акустическими или визуальными демонстрациями между n особями в сообществе — формируется коммуникативная сеть (comminication network, см. общее описание и  последние исследования   Matessi et al., 2008;  Stowell et al., 2016) по которой животные могут получать информацию о случившемся (типе опасности, итогах токования или охраны территории и пр.) у третьих особей, далеко за пределами их собственной досягаемости, через ретрансляцию сигналов в системе «все со всеми». И они автоматически «доверяют» таким сигналам, беспрекословно реагируя на них — точнее и шибче, нежели на реальную опасность или появление партнёра. Поэтому  коммуникативные сети активно изучают сейчас, как своего рода общую инфраструктуру, созданную, когда социальные связи сделали взаимозависимыми ранее «эгоистичных индивидов», соединили их в системное целое. См. « Ещё про расшифровку «языка животных». Ч.1».

Понятно, что сеть социальных «подсказок» от старших и более знающих равных, которая облегчает обучение каждому из нас, оптимизирует его результаты, передаёт материалы и специальные средства, чтобы лучше решить задачу, решаемую моим умом здесь и сейчас, настолько же изоморф коммуникативной сети, насколько интеллект изоморфен инстинкту. Сигналы «подсказок» сходно передают информацию «где проблема» и «как лучше решать» (тем самым устанавливая дальнодействие значимых сигналов и событий в среде данного сообщества [16]), точно также как в коммуникативных сетях позвоночных. Только в сети, где сигналы инстинктивной природы, результатом будет изощрение «запуска» общих форм реагирования у «типичного» индивида, а в информационной сети, выстроенной активным поиском социальных «подсказок» и направленной их подачей сородичам в затруднительном положении, вынужденным решать некоторые проблемы — совершенствование опыта ума и знаний конкретных индивидов; как показывает Хейр (с.168-192), даже у собак, а тем более у людей.

Следовательно, пока

1) поколение родителей успешно социализирует детей, а учителя — учеников в соответствующих видах деятельности, жалуясь преимущественно не на глупость а, напротив, на излишнюю смелость и резвость ума, а

2) ученики превосходят учителей на их собственном поприще (без чего в направлениях науки и техники не сделаешь следующий шаг — а он делается),

вырождения можно не опасаться. Если только нет прямых доказательств последнего — роста частоты умственной отсталости в популяции и/или социальной аномии, когда вроде бы нормальные люди, ещё хуже дети, выпадают из системы социальных связей, вроде того что четверть американцев не имеет друзей. Эти данные, если есть, будут тревожащими (и одновременно они выступают фальсификатором «социальной» концепции интеллекта из табл.1).

 Дефекты аргументации за «умственное» вырождение

Александр Владимирович обосновывает, что с точки зрения генетических особенностей, связанных с уровнем интеллекта, человечество ухудшается, хотя и не может отрицать наблюдавшегося во многих случаях роста показателей интеллекта, связанных с внешними условиями (эффект Флинна).

Первые работы, на которые он давал ссылки, выглядели откровенно прикидочными и основанными на неочевидных предположениях (это мягко говоря, если прямо – сомнительных и/или маловероятных, см. табл.2).  В работе Линна (2010), сделанной на американцах, в целом закончивших размножение, показано, что IQ (оцененный тестом на вербальную понятливость) отрицательно коррелирует с числом детей и сиблингов, причём статистически значимо – только у женщин. Дополнительно отмечу, что корреляция с числом сиблингов выше, что может частично объясняться известным фактом более высокого IQ первенцев и снижения его у последующих детей. Последнее может объясняться не столько генетическими причинами, вроде накопления мутаций у родителей, сколько чисто социальными влияниями (с первенцами больше общаются).

В работе Vegard Skirbekk (2008) показано, что люди с более высоким социальным статусом раньше оставляли больше детей, чем люди с менее высоким социальным статусом, а сейчас тенденция сменилась на противоположную. При этом разброс данных весьма велик, выраженность тенденций сильно отличается для Северной Америки с Европой и для остальных стран мира. Социальный статус оценивался по доходу, роду занятий и уровню образования, причём данные до середины 19 века сравнительно немногочисленны, а основные данные по уровню образования – это середина 20 века. Между тем последний, видимо, всё-таки теснее всего связан с интеллектом.

Собственно, попытки оценить, что происходит с именно с генами, влияющими  на интеллект (предполагается, что они есть, хотя конкретных аллелей, для которых показано устойчивое статистически значимое влияние, пока не найдено) сделаны только в работе Michael A. Woodley of Menie (2015), основанной на ряде неочевидных предположений. Так, автор принимает оценку IQ, находящуюся на самой верхней границе нынешних оценок, не обращая внимания на то, что по самым культурно-свободным тестам, в частности, по матрицам Равена, она оказывается существенно меньше. Он исходит из того, что наследуемость оценок по некоторым субтестам выше оценки IQ в целом, и именно первую считает более правильной, в то время как далее пишет, что эффект Флинна касается прежде всего оценок по субтестам, которые наследуются хуже, заведомо объявляя соответствующие способности более узкоспециальными. Коэффициент отрицательного отбора по IQ оказывается меньше при сравнении сиблингов, чем при сравнении неродственных индивидов. Авторы предпочитают брать, естественно, второй. Между тем при сравнении неродственных индивидов, очевидно, играют роль социальные различия, определяющие как интеллект, так и среднее число детей в семье.

Оценивая влияние возраста родителей (через накопление мутаций) на снижение интеллекта у потомков, автор конструирует величину с 95%-ным доверительным интервалом от 0,01 до 0,11 и далее умножает её на ряд тоже чисто оценочных коэффициентов.

Естественно, хотелось бы более прямых оценок. Проблема в том, что общий интеллект, он же фактор G возник чисто статистически, как некая величина, с которой коррелируют результаты разных интеллектуальных субтестов, и непонятно, какая онтология за ним стоит. При этом G вроде как обладает высокой предсказательной силой для результатов многих субтестов (хотя чем выше интеллект, тем меньше корреляция между их результатами). Замечу в скобках, что хотя подбор субтестов исходно (например, у Бине) определялся в значительной степени требованиями к обучаемости, субтест, результаты которого совсем не будут коррелировать с прочими, скорее всего просто не войдёт в соответствующую батарею, на чём была, в частности, основана критика Шёнеманна. Тем не менее в большинстве случаев IQ обладает более высокой наследуемостью, чем частные способности, и хотелось, бы, конечно, подложить под него какую-то физиологическую основу. Айзенк предлагал в качестве такой основы скорость нервных процессов, косвенно оцениваемую по скорости реакции, но его подход не получил однозначного подтверждения, несмотря на что ряд исследователей, например Jensen, продолжают им пользоваться.

Ещё один подход, который используют Lynn и Richwine, предполагает, что IQ связан с объёмом оперативной памяти. В частности, это так называемый «культурно-свободный» тест backward digit span, где требуется повторить в обратном порядке названную цепочку цифр. Надо сказать, что сделанные ими оценки интеллекта жителей стран третьего мира и мигрантов, прежде всего африканских, оказались под очень сильным сомнением по результатам обучения детей этих мигрантов в системе образования развитых стран.

В работе Davies et al. (2011) на основании данных GWAS предполагается, что на IQ достаточно слабо влияет очень большое количество локусов, то есть мы имеем дело с классической гальтоновской моделью наследования (последняя работа по IQ вроде бы выделила локусы с более сильным влиянием, но даже их действительно много, и их функциональные характеристики разнообразны). Поэтому, если соответствующие оценки  верны, даже когда среди иммигрантов отбираются лица с наиболее высоким IQ, у их потомства должна происходить регрессия к IQ соответствующих стран и наций. Судя по школьным результатам детей мигрантов (которые, как общепринято считать, значительно коррелируют с IQ), такой регрессии не происходит. Между тем в работе Michael A. Woodley of Menie (2015) снижение популяционного IQ в результате иммиграции подаётся как актуальная проблема со ссылкой на ряд работ.

Другой подход к онтологии IQ, представленный отечественным исследователем В.Н.Дружининым, предполагает наличие определённой иерархии интеллектуальных способностей, при которой одни развиваются на базе уже развитых других и позволяют решать более широкий круг задач. Дружинин его весьма интересно и убедительно обосновывает, но случаи, скажем, дефектологические, когда при слабом развитии вербального интеллекта невербальный может быть весьма высок, он не учитывает. Тем не менее, он представляется нам более конструктивным, потому что пока возможная иерархия способностей не учитывается и в трактовке расхождений в результатах разных субтестов господствует вкусовщина.

Можно, например, встретить утверждение, что несколько более высокий балл женщин по общему IQ (у женщин эффект Флинна был несколько более выражен) не имеет существенного значения, поскольку связан с вербальными субтестами. В то же время Lynn принимает относительно низкую оценку интеллекта индейцев США на том основании, что вербальные субтесты они выполняют хуже (у многих из них английский язык – второй).  При этом тот факт, что результаты по матрицам Равена у них практически такие же, как у белых, а пространственная память лучше, автором отважно игнорируется.

Последние работы по полиморфизмам, связанным с продолжительностью обучения ( Rietveld et al., 2013; Okbay et al., 2016; Davies et al., 2016; Kong et al., 2016), весьма добротны в научном плане, а степень воспроизводимости наиболее значимых полиморфизмов на разных выборках чрезвычайно высока для такой методики, как GWAS. Обнаруженное влияние ряда полиморфизмов как на ожидаемую продолжительность обучения, так и на особенности репродуктивного поведения (причём независимо от реально полученного образования), можно считать хорошо доказанным.

Тем не менее, существует ряд оснований сомневаться: 1) в том, что на соответствующие локусы действует отрицательный отбор, связанный с их влиянием на репродуктивную стратегию; 2) в том, что этот отбор сколько-нибудь существенно и устойчиво ухудшает генетические задатки развития высокого интеллекта.

Прежде всего в последней работе, сделанной на исландской популяции, были взяты данные по людям, рождённым между 1910 и 1975 годами. Это, конечно, позволяет увеличить выборку, но ставит отдельную проблему; – именно на эти годы пришлась эволюция в контрацепции, а специального анализа того, как именно это событие изменило общепопуляционные стратегии деторождения – нет. Между тем аллели, влияющие на продолжительность обучения, действуют в разном направлении на плодовитость родителей, у которых первый ребёнок появился рано, и родителей, у которых первый ребёнок появился поздно. Анализа того, насколько сдвинулся их суммарный эффект, и как он будет изменяться при сохранении нынешних тенденций, нет, что не позволяет говорить об устойчивой эволюционной тенденции.

Влияние всех вместе взятых статистически значимых полиморфизмов на ожидаемое время обучения невелико даже для данных, полученных GWAS, где всегда встаёт проблема hidden heredity. Наиболее значимые варианты изменяют ожидаемое время обучения на три-девять учебных недель (0,014 – 0,048 стандартного отклонения, Okbay et al., 2016).

В Kong et al., 2016 про гены, ассоциированные с длительностью образования вклад ∼620,000 вариантов объяснял 3.74% дисперсии признака, самый сильно влияющий вариант объяснял 0,10% вариансы. Тем не менее при изучении, скажем, генетических основ предрасположенности к тем или иным заболеваниям ценными для понимания механизмов их развития могут быть и данные по сравнительно слабым влияниям. Весьма  вероятно, что, несмотря на слабость влияния по популяции в целом, эти исследования дадут, например, полезную информацию по причинам учебных затруднений в какой-то группе людей. И влияния эти не так малы и малодостоверны, как можно было бы ожидать. В работах, посвящённых влиянию генотипа на среднюю длительность образования (например, Okbay et al., 2016) статистическая значимость SNP, оказывавших заметное влияние на признак с учётом общего числа изученных была вполне достаточной.

Связь многих обнаруженных в этой серии работ SNP c теми или иными процессами, происходящими при развитии и функционировании нервной системы, тоже можно считать хорошо доказанной. Авторы создали весьма ценный ресурс Atlas of Genetic Correlations across Human Diseases and Traits, позволяющий оценить степень совпадения генетических влияний, приводящих к развитию тех или иных заболеваний или иных особенностей, и, как следствие, к их более частой совместной встречаемости. Согласно Атласу, имеется не упомянутое Okbay et al., 2016 перекрывание между локусами, способствующими обучению в колледже и локусами, влияющими на развитие расстройства аутического спектра (существенно большее, чем большинство упомянутых в этой статье – 0,28). В последней работе, посвящённой локусам, прямо влияющим на IQ ( Sniekers et al ,2017), корреляция, связанная с перекрыванием подобного рода между этими локусами и развитием аутизма, оценена как 0,21. Есть и другие публикации, подтверждающие этот тезис ( Clarke et al., 2016).

Это заставляет предположить, что «эффект Кремниевой долины» (появление большого количества детей-аутистов при селективных браках высокообразованных родителей) не является артефактом. Но это, вообще говоря, может означать, что при накоплении большого числа «аллелей, способствующих образованию», отрицательный отбор может действовать на них уже не за счёт худшей репродуктивной стратегии, а непосредственно за счёт отбора тяжёлых аутистов, которые часто исключены из размножения. Причём соответствующий эффект вряд ли сказывался только на протяжении последнего столетия, как и усиливающая его положительная ассортативность браков по образованию, так что не исключено, что отбор в этом отношении уже пришёл к равновесной точке, которую текущие воздействия лишь несколько сдвигают.

Для обсуждения того, насколько отбор по аллелям, влияющим на продолжительность образования, может влиять на IQ, наиболее убедительными следует признать данные Kong et al., 2016. Там связь между аллелями, влияющими на продолжительность образования, и IQ была прослежена на выборке из той же исландской популяции, которой посвящена работа (сами авторы ссылаются на исследования, согласно которым уровень корреляции тут может варьировать для разных популяций).

Тем не менее авторы упускают в своём изложении весьма важный момент. Если влияние генетических вариантов, ассоциированных с уровнем образования, и самого уровня образования как такового они в своей статье постарались весьма аккуратно развести, то проделывалась ли аналогичная процедура для IQ и уровня образования – непонятно. Между тем связь тут двухсторонняя, дополнительное образование IQ, вообще говоря, способно увеличить. Далее авторы делают ещё целый ряд предположений. Во-первых, что не изученные в работе полиморфизмы тоже влияют на репродуктивную стратегию и интеллект (что правдоподобно), что они влияют на них образом, сходным с уже изученными (что несколько менее очевидно), и что влияние всех существующих полиморфизмов способно объяснить порядка 30% всей дисперсии по уровню образования (откуда взялась эта оценка – подробно не разъяснено). Например, в работе Rietveld et al., 2013 довольно подробно показано, как с точки зрения такой модели такое влияние объясняет порядка 40% кристаллизованного и 51% текучего интеллекта, несмотря на отсутствие статистически достоверного влияния конкретных SNP.

Даже после этих довольно приблизительных оценок предположительный отбор против генов, влияющих на длительность образования, объясняет величину падения IQ за декаду, которая существенно меньше как эффекта Флинна в те годы, когда он действовал, так и его последующего (хотя и менее значительного) «отката» в противоположном направлении в тех странах и группах населения, где такой «откат» происходит (в некоторых иных эффект продолжает оставаться положительным). На фоне этого влияния прямые оценки снижения «генетически обусловленной» компоненты интеллекта представляются пока трудно осуществимыми, а косвенные – слишком сильно связанными со множеством произвольных предположений.

В заключение ещё несколько замечаний относительно всех форм «вырождения». Сам Александр Владимирович указывает, что влияние определённых полиморфизмов на тот или иной признак может изменяться в зависимости от условий. Интеллект, естественно, не исключение. Например, накопление мутаций, приводящих к гипотиреозу, – это, конечно, весьма неприятно, но в нынешних условиях исправимо медикаментозно и не может сильно влиять на интеллект. Появление методик лечения и обучения, скажем, гиперактивных детей тоже уменьшает влияние соответствующих аллелей на их обучаемость и интеллект. Возможно, несколько следующих поколений людей будут нуждаться в большей медицинской и социальной поддержке, но совсем необязательно будут глупее. Не исключено также, что прекращение действия эффекта Флинна в развитых странах и для относительно привилегированных групп населения если и происходит, то связано с тем, что реально к их обучению применяются уже другие требования (например, использование компьютера) и за счёт тех же интеллектуальных возможностей идёт развитие несколько иных способностей, в то время как большинство употребительных тестов рассчитаны на определение пригодности к традиционным формам обучения. Уже упоминалось, что при высоком интеллекте корреляция результатов субтестов меньше, и представляется, что это связано с тем, что идёт перераспределение вкладов в определённые виды деятельности.

Кроме того, если не сверхвысокий, то нормальный интеллект всё-таки является признаком, который весьма долго был значим для человеческого выживания. Александру Маркову известно, что в таких случаях нужны десятки поколений отрицательного отбора, чтобы расшатать среднее значение признака, как это было в опытах Кайданова по отбору дрозофил с пониженной сексуальной активностью. Думается, что если наша цивилизация не рухнет, то за такой срок мы успеем решить соответствующую проблему, и торопиться с оценками не следует.

Нереалистичность непосредственного сценария «отбора на интеллект»

«Умственное» вырождение видится здесь как снижение интеллектуального уровня нации (или другой общности) из-за «отрицательного отбора» последних 200 лет, созданного негативной зависимостью продуктивности в разных видах деятельности, от наук и искусств до инженерии с политикой, с детностью «творцов». Она впервые возникла именно в тех странах Европы, которые после промышленного переворота, эпохи Просвещения и других этапов прогресса демонстрировали экспоненциальный рост как числа реализовавшихся гениев и крупных талантов, так и созданных ими научных открытий и технологических достижений. Уже к середине ХХ века эта зависимость охватила весь мир и сейчас прочно доминирует там (позитивная связь продуктивности и детности, по моим поискам, сегодня фиксируется только у бизнесменов Южной Азии).

Если основываться на «биологической теории» интеллекта, тревоги по поводу понижения «умственного уровня» развитых стран здесь неизбежны.

Хотя стоило бы задуматься: все эти 200 лет «поезд» научно-технического прогресса лишь ускорялся. Эта тенденция не только сохранилась, но даже усиливается в последние 50 лет, к которым приковано особое внимание боящихся вырождения. Зоолог не может предположить 200 лет отбора  такой эффективности и столь бессильного; во всех хорошо известных примерах отбора в человеческих популяциях, сравнимых по уровню селективного давления с предположениями сторонников «умственного» вырождения, он был эффективен за куда меньший срок… а тут результат прямо противоположен.

Это — всего лишь одно из многих проявлений главного [17] возражения «биологическим» теориям интеллекта, связанного с невозможностью и/или внутренней противоречивостью эволюционного сценария, как под действием неких селективных факторов в разных популяциях отбор «генов интеллекта» «поднимает» когнитивные способности их членов, обеспечивая искомые достижения в науках, искусствах и технике.

С одной стороны, в попытках определить соответствующие селективные факторы они объясняют непонятное неизвестным. Искомый отбор должен показывать больший репродуктивный успех «более умных» особей, и (о чём часто забывают) не  просто в какой-то момент, но а) устойчиво сохраняющийся «на длинной дистанции», минимум три поколения (~75 лет) при ряде условий, б) действующий независимо от средовой (всякие периодически происходящие стихийные бедствия, засухи, пожары и наводнения, охватывающие большие пространства и вызывающие голод) и демографической стохастичности (войны и эпидемии, влияющие на динамику численности, иногда исключительно сильно).

В последние 200 лет он заведомо невозможен из-за той самой отрицательной связи продуктивности и детности, из которой боящиеся вырождения исходят в своих рассуждениях. Приходится относить этот отбор в прошлое, более или менее давнее, и тут уровень сложностей доказательства радикально растёт. Прежде всего, анализ давлений отбора в человеческих популяциях (реальных, не гипотетических, каким остаётся до сих пор селективный пресс в пользу «генов интеллекта») однозначно показывает, что до промышленного переворота коэффициент отбора определялся дифференциальной смертностью, а не размножаемостью. См. « Естественный отбор и фенотипическая норма в популяциях человека».

Но факторы смертности, вроде инфекционных болезней и паразитов, влияют на цифры IQ лишь отрицательно. И, как показывает историческая демография для средневековой Франции, средневековой Японии и других регионов, их «снятие» связано с соответствующими культурными достижениями, изменением представлений людей, как надо заботиться о себе и других, вроде мытья рук, питья преимущественно кипячёной воды  или даже «теории миазмов» — хотя и неверной, но с полезными следствиями именно в этом смысле.

Дифференциальная размножаемость вносит значимый вклад в общий индекс отбора Кроу лишь в последние 200 лет, когда уже стала неэффективной, — причём действием не социальных факторов, а «кооперативности размножения», искони присущей нашему виду. Просто тогда они стали особенно сильны вследствие очевидных общественных изменений в истории Европы. Даже при рассмотрении отбора «по-гамильтоновски», как отбора генов, всем людям вкладываться в социальные изменения, поднимающие СОПЖ (для всех или хотя бы собственной группы) выгодней, чем в собственное размножение. См.  « Эволюция Homo sapiens: взгляд зоолога».

С другой стороны, «отсылка» отбора «генов интеллекта» в прошлое — в Средневековье ли, в первобытность, сталкивается с полной неясностью, что такое «ум» в те времена, и как его мерить. Какие-либо оценки здесь могут быть только косвенные и, что существенно хуже, с очень сильной систематической ошибкой. Современные способы (по тестам (учебных) достижений и собственно тестам интеллекта) также косвенные, в том числе вследствие сохраняющейся по сю пору неясности, что такое общий интеллект и существует ли он вообще. Критики «биологических» теорий интеллекта разносторонне показывают (табл.2), что это лишь статистический артефакт, и вполне обоснованно. В двух последних словах я, понятное дело, пристрастен; критически настроенный читатель может их вычеркнуть.

Но с 1920-1930-х годов в развитых странах как минимум есть система образования, охватывающая всех или почти всех, есть, что важнее, уверенность в способности образования быть социальным лифтом, в том числе в тех группах чёрных, белых бедняков и иных угнетённых, у которых пока что не вполне получается из-за особенностей языка и других элементов культуры, см. работы по белому Роадвилю и чёрному Трактону в « Бедность и развитие ребёнка». Отсюда необходимость учиться много и хорошо захватывает всех, кого движет по жизни, кого тащит, но связанные с «культурой учёбы» тесты как минимум дают массовый, долговременный и главное, однородный материал для сравнений в динамике. Поэтому их можно при известном старании адекватно трансформировать для другого языка и другой культуры, но невозможны тесты, независимые от «культуры учёбы и достижений в учёбе», установившейся не ранее чем 200 назад и ставшей всеобщей не более чем 100 лет назад.

Поэтому они регулярно «лажают» (в смысле «провалов» способности прогнозировать и успехи в учёбе, и тем более последующую продуктивность деятельности во взрослой жизни), и не абы как, а во вполне определённых культурных обстоятельствах и социальных ситуациях, как это было с азиатоамериканцами, афромигрантами и рядом других групп.

Однако в Средневековье, не говоря уж о первобытности, всё было совершенно иначе. Наук в современном смысле опытного исследования природы (включая нашу собственную природу) не было вовсе. Учёба, конечно, была — и частным порядком, и в разного рода школах/университетах, но отнюдь не считалась обязательным для тех достижений философии, технологии и медицине, динамику которых в обществе мы можем мерить более-менее объективно и точно (так делал Питирим Сорокин), чтобы дальше использовать как косвенный признак «интеллекта нации».

Но их использование для «биологических» концепций интеллекта (а особенно — обоснование из них угрозы снижения интеллекта нации) оказывается для них голом в собственные ворота. Ведь от Средневековья до современности в этом смысле ничего не менялось, просто что действовало в Средневековье в плюс, сегодня должно действовать в минус  из-за неразмножения «более умных». Однако не действует (по этим критериям): научно-технический прогресс не останавливается, а набирает скорость во всех тех нациях и социальных слоях, которые в полной мере участвуют в современной науке.

К слову, для бедняков в развитых странах и большинства населения в бедных странах с зависимым развитием это участие недоступно до сих пор, о чём см. три статьи в Nature. Так что соответствующие «гены интеллекта», если есть, у большинства человечества пропадают втуне, не находя условий для реализации. Но даже без них научно-технический прогресс в последние 20 лет лишь ускоряется и как бы не замечает ни преимущественного неразмножения лиц с большим IQ/большей продолжительностью учёбы, ни локальных  снижений популяционных IQ.

Опять же, в последние декаду-две никак не фиксируется «потупение» на студенческой/аспирантской скамье среди будущих исследователей, теми кто их учит в ВУЗе и профессионализирует в аспирантуре, никак не отмечено нехватки талантов. Напротив, в последние 50 лет их становится больше, так что приходится ужесточать стандарты исследований, усиливать конкуренцию и т. д. именно в странах-лидерах науки с образованием, где с «размножением умных» оказывается хуже всего.

Соответственно, для нашего времени сторонники «биологических» концепций интеллекта совершают ещё один не лучшего рода умственный пируэт. Они подменяют сущее должным: сперва утверждают априори, что «действительный интеллект» — генетический, созданный  тем самым отбором когда-то давно. Поэтому, мол, можно не обращать внимание на современные данные, что научно-технический прогресс идёт с ускорением, что проблемы с обучением и/или низким IQ в ряде групп и слоёв — социальны, и достаточно хорошо известно какие. Или на то, что цифры IQ продолжают расти вследствие так называемого эффекта Флинна, особенно быстро — в тех группах, где он был ниже и так далее, ведь это относится к «ненастоящему» интеллекту. «Настоящий» же, генетический, интеллект всё равно понижается вследствие дифференциального неразмножения лиц с большим IQ, и «в это мы верим» — вопреки недоказанности главного утверждения теории, что он повышался когда-то давно именно под давлением отбора в пользу «более умных». Вопреки всем неувязкам с сегодняшней ситуацией они продолжают бояться умственного вырождения, притом что большая часть интеллекта человечества ещё не реализована из-за классового барьера, неоколониальной эксплуатации и других факторов небиологического характера. См. недавний обзор по эффекту Флинна в Психологическом журнале ВШЭ — вполне неплохой, если убрать все утверждения авторок, связанные с такого рода ловкостью рук.

Опять же, исходя из всего, что мы знаем о социальной истории — что Европы, что других регионов, — отбор в пользу «более умных» просто не мог возникнуть  в обществе с господством землевладельцев, где главная ценность — земля, обрабатываемая традиционным способом (также, без школ и университетов, совершенствуется и ремесло), где ещё нет возникшей позднее с капитализмом «связки» между наукой и производством. Как показал в «Великой трансформации» К.Поланьи, только благодаря им произведённое учёными знание чем дальше, тем больше стало поддерживать прогресс производства и под обратным влиянием последнего делало науку всё более современной (опытной, доказательной и материалистической вместо прежней схоластической, натурфилософской и метафизической либо «естественно-теологической). Другая аналогичная «связка» возникла из-за того, что купцы стали вкладывать капитал в производство более, чем в торговлю. Необходимость выбора наиболее эффективных вложений толкала поднимающийся буржуазный класс ко всё большему содействию естественнонаучным и социальным исследованием, в том числе путём развития форм учёбы, основания учебных заведений, наиболее адекватных для подготовки кадров учёных, инженеров, врачей и учителей основ наук и т. д.

Так что сколько-нибудь объективные оценки «интеллекта наций» (социальных слоёв, других общностей) в Средневековье или негодны, или работают против «биологических» концепций интеллекта. Остаются косвенные оценки по роду занятий: скажем, купцов или крупных финансистов априорно считают «умней» городских ремесленников или феодалов, бывших политиками и полководцами. Понятен полный простор для идеологических спекуляций, когда «умнее» считают занимающихся тем, что ближе к современности или что сегодня уважается больше. Так авторы известной работы про «отбор на ум у евреев»  ( хорошо демонстрирующей огрехи данного направления) априори считает финансистов «умнее» ремесленников, что многое говорит о сегодняшнем мире и ничего — о тогдашнем.

Понизить этот идеологический или культурный bias могло бы участие в этих работах профессионалов в области социальной истории, истории идей, истории культуры и пр., способных извлечь сколько-нибудь точные данные о динамике разных профессий в разных странах/общинах и др. необходимую информацию. Этого не случается по понятным причинам: их привлечение для «биологических» концепций интеллекта означает гол в собственные ворота, ведь в таком случае вывод о росте или падении «ума» критически зависит от изменений культуры и общества,а не от отбора.

Все «биологические» теории интеллекта помещают искомый отбор в период до появления той и другой «связки», хотя тогда он вряд ли мог действовать. Скорей всего, он даже не мог возникнуть: подгаживает демография. Ведь человек в древнем мире и в Средневековье был  весьма уязвим к болезням, стихийным бедствиям, войнам и прочим радостям, сильно вздымающим средовую и демографическую стохастичность (т.ч. доказать искомый отбор оказывается много трудней, чем сейчас, притом что данные принципиально менее точны).

Более того, некоторые неблагоприятные факторы катастрофического характера могли приводить к отбору аллелей, заведомо негативно влияющих не только на  физические (муковисцидоз), но и на психические кондиции. Довольно правдоподобна версия, по которой гетерозиготность по фенилкетонурии ведёт к меньшей чувствительности к охратоксину плесневых гребов ( Bennett, Krich, 2003). И современное «снятие» этих катастрофических воздействий с последующим жёстким отбором не «лучших» генотипов, но «лучших для жизни в дерьмище» оказывается тендецией, противостоящей «вырождению».

Данные по исторической демографии, вроде Ю.Л.Бессмертного по средневековой Франции показывают, что во всех слоях — феодалы, горожане, крестьяне, детность богатых семей выше (и в целом повышается пропорционально богатству). Но это в «хорошие» годы; в «плохие» их смертность такая же или больше, как у других членов своих групп, так что дифференциальной размножаемости не получается. Даже если большее богатство приписывать большему уму, из-за одинакового чередования «хороших» и «плохих» лет искомый отбор «не включается». Чтобы включился какой-то отбор, основанный на большей детности «лучших», нужно долговременное понижение частоты «прихода» «плохих» лет.

Во Франции, как в целом, так и по регионам вроде Вандеи (работы Е.М.Мягковой), это произошло лишь во второй половине 18 века; то же верно для Англии и других развитых стран Европы. Но тогда уже действовала отрицательная корреляция между (творческой) продуктивностью и детностью в тех слоях, что принимали участие в «запустившемся» прогрессе науки и техники, см. Линн Абрамс. Формирование европейской женщины новой эпохи. 1789—1918. М.: Изд-во ГУ-ВШЭ, 2011. Тогда откуда берутся умы, поддерживающие «интеллект нации» на уровне, необходимом для ускорения с расширением НТП? Из снятия социальных и прочих барьеров для тех, кто раньше из-за них не имел доступа к качественному образованию, а также прогресса форм, способов и методик последнего.

Даже если бы интеллект сокращался из-за биологических причин, на фоне социальных трансформаций ХХ века этот эффект оставался бы незамеченным, пока не найдут конкретные «гены интеллекта» и не покажут их (негативную) динамику в соответствующих популяциях. Пока что сторонникам «биологических» концепций интеллекта остаётся в них верить. Или использовать для доказательства не лучшего рода приёмы, вроде приравнивания цифр IQ к «интеллекту» в смысле научных открытий и др.объективных мер достижения, «интеллекта» к «образованию» (или же к скорости решений), смешения цифр IQ, полученных во время учёбы, с достижениями на работе потом, чтобы нечувствительно заменять одно другим в ходе одного и того же рассуждения. Или игнорировать разнообразные минусы «биологических» концепций интеллекта, снижающие их состоятельность или выступающие как фальсификаторы, но это отдельная тема (см. табл.2).

Как иллюстрацию всего вышеописанного см. характерный пример с «отбором на ум у евреев», немедля рассыпавшийся при соприкосновении с фактами во всех областях, на которые пробовал опираться — истории евреев, социальной истории Средневековья, исторической демографии средневековой Европы и, увы, самой генетики, а также не демонстрирующий внешней валидности. См. сравнение с каджунами Луизианы). Другой пример из истории – отбор на «традиционную учёность», действовавший в Китае: жесткие экзамены на право быть чиновником (шеньши) с огромными преимуществами для их детей на экзаменах. См. Л.С.Васильев « Культы, религии, традиции в Китае». М.: изд-во «Восточная литература» РАН, 2001. С.195-200. Но лишь 4% семей «держались» в сословии чиновников 4 поколения (с.202 той же книги).

Другой народ с долговременно действующим культом традиционной учёности – евреи в поиске наиболее способных к изучению Торы (илуй) с самого начала на «школу» ставили больше, чем на «гены».  Общины обязаны были содержать школы, для бедных бесплатные. Учёба обнаруживала таланты, причём рвение в изучении Торы оправдывало телесную хилость и/или вызывало её, особенно в известных условиях «черты оседлости». Знаменитые в этом  плане раввинские династии создавались тем, что лучших женили на дочерях мудрецов предыдущего поколения, так что тесть обучал зятя. Как писал создатель Голема, Махараль из Праги:

« И потому сказано: «Будьте внимательны к сыновьям невежд…», что предметом Торы является материальное, потому что нет у интеллекта самостоятельного существования в мире, но только — если есть у него предмет материальный.».

 Вместо заключения

Подумаю за оппонентов – если «биологическая» концепция интеллекта, вопреки данным табл.2, всё-ж таки верна, что могут кодировать искомые «гены интеллекта»? С одной стороны, это степень компартментализации «работающего» мозга, в т.ч.

1) его разделение на отдельные модули, каждый из которых «сделан» под свою когнитивную задачу, и

2) степень «изолированности» каждого из них друг от друга, чтобы возбуждение одного не иррадиировало в другие и не мешало работе.

С другой стороны, есть плотность синапсов в каждом из модулей, притом что соответствующие компартменты скорей всего не структурные, а функциональные, деление мозга на них изменяется с каждой задачей [18], о чём см. «Нейропсихологию» Хомской. Поэтому чёткость деления и непроницаемость компартментов при каждом решении следующей когнитивной проблемы а) обретает особое значение и б) прямо относится к работе «ума», а не к деятельности, посредством которой «ум» вовлекается в проблему и решает её. Тем более сами «биологические» концепции интеллекта непрямо, но жёстко связаны с представлением о его модулярности, в т.ч. её важной роли в эволюционном становлении человеческого интеллекта.

Другое дело, что последние не оправдывается, а  обнаруживаемая компартментализация «работающего» мозга, на мой взгляд, «делается» не генами эндогенно, а социальными влияниями извне. Но если первое верно —  это будут действительно гены интеллекта, в отличие от генов, отыскиваемых как объясняющие побольше дисперсии IQ. Последняя работа такого рода, Sniekers et al., 2017, ещё раз показала, что так обнаруживаются гены, влияющие на разные аспекты «исполнительной части ума» — деятельности, направленной на решение когнитивной задачи, от точности регуляции движений до мотивации актора, в значительной части зависящей от состояния оси « нервная система-иммунная система-микрофлора кишечника», а не сам «ум».

Второе требование уже к автору: доказывая, что цифры IQ показывают не интеллект, а социализацию, надо ответить на вопрос, что может их в качестве тестов интеллекта заменить, ведь практической задачи тестирования никто не отменял. Я думаю, это будут нейропсихологические тесты А.Р.Лурии, усовершенствованные его последователями в СССР и США, см. « Бедность и развитие ребёнка» (ред. Д.А.Александров и др. М: ВШЭ, 2015), раздел 3.4, применение – разделы 5.2, 5.3. У них есть тот плюс, что они характеризуют «ум» не общей цифрой, а в «материальном выражении» — какие конкретно когнитивные функции у данного индивида ослаблены, на решении каких когнитивных задач это скажется. Это позволяет подобрать «орудия социального труда» для «подтягивания» и развития, см. американскую программу « Tools of mind».

Данные тесты родились для обследования раненых, как неинвазивное средство понять, что в мозге поражено и как повлияет, что позволяло им и врачу подобрать средства для саморегуляции и возвратиться к нормальной жизни (см. А.Р.Лурия «Потерянный и возвращённый мир»). А дальше они были доработаны для оценивания когнитивных трудностей нормальных детей, но растущих «под прессом» угнетения, «бьющего» по разным аспектам «ума», в зависимости и от физиологического состояния, и от культуры.

Обратите внимание, точно такой же путь прошли и классические тесты IQ. Возникнув как средство быстро отобрать «дефективных» и требующих специального обучения из общей нормы, они стали использоваться для оценки «умственной неравноценности» людей внутри нормы, а качественная грань между ней и дефектом исчезла – хотя нейропсихологическое обследование её обнаруживает.

И толика лирики:

ymi-an-island в ЖЖ спрашивает:

«В старом как мир споре о том, что важнее — Nature или Nurture (то есть гены и среда) в определении сложных количественных признаков имеется некий консенсус, который состоит в том, что часто в условиях, которые в целом благоприятные, важнее среда — в таких условиях более или менее приемлемо себя чувствуют все генотипы, и вариации среды («Nurture«) имеют больший вес, чем гены («Nature«). А в экстремальных условиях «хорошие» гены выживают, а «плохие» дохнут. Этому чисто эмпирическому наблюдению есть прекрасная и несколько неожиданная иллюстрация. Имеется радикальная разница в подходах среди деятелей некоторой области сельского хозяйства в Германии и во Франции: немцы считают, что все дело в генах, а французы — что гены значат мало, а все дело в особенностях среды. Что это за область сельского хозяйства?»

scholar-vit отвечает: «Тем, что считается необходимым для хорошего вина: правильное место или правильный сорт винограда».

С добавлением спрашивающего: «даже более широко — не только для хорошего или там плохого — для любого». Французская классификация, что AOC, что более дешевые (не-AOC) полностью основана на terrior’е, про сорта речи вообще не идёт. Это поразительно. «Сорт» вина с французской точки зрения — чистый terroir, а сделано оно может быть что из каберне, что из мерло, что из их смеси».

Легко видеть, что это суждение американского эволюционного биолога указывает на главное противоречие идеи генотипического интеллекта, который якобы падает из-за меньшей размножаемости более образованных (и шире, отрицательной корреляции между продуктивностью и детностью). За последние 50-70 лет условия улучшаются, в том числе социальные, в виде доступа к образованию/здравоохранению, так что «среда» формирования интеллекта должна получать большее значение, чем «гены» (даже если они есть).

И действительно, попытка связать падение «генотипического интеллекта» с некоторым снижением среднего IQ (т.н. « негативный эффект Флинна«) показанного в пяти  исследованиях для четырёх стран: Дании, Норвегии Финляндии и Англии (призывники и молодёжь), разбивается об объяснения авторов работ, связывающих эффект с социальными факторами. В Скандинавии — с коммерциализацией образования и общим отходом от «социального капитализма» в пользу более либерального варианта, в Англии, кроме той же причины, — с «компьютерным поколением», меньше читающим и больше жмущим на кнопки. Притом что дети между пятью и десятью годами в тех же странах показывали продолжение подъёма IQ, а в подростковом возрасте его значение может беспорядочно колебаться в зависимости от многих социальных причин (именно тогда) люди максимально зависят от чужих мнений.

Точно также как понижение среднего IQ финских призывников отнюдь не мешает финским школьникам лидировать по образованию в Европе, благодаря эгалитарной системе школ, а «ухудшение генотипического интеллекта» в мире остаётся полностью гипотетическим, контрастируя с ускоряющимся прогрессом наук, что означает усложнение их интеллектуального содержания. Следующие поколения будущих исследователей должны всё это изучать в вузах при постоянном повышении планки трудности материала — однако справляются, и отбоя желающих заниматься этими дисциплинами нет, скорее наоборот – в иных условиях их было бы сильно больше, многие потенциально способные отсекаются «классовым барьером» в образовании.

Благодарности. В «генетической» части работы я пользовался консультациями Марины Фридман (к.б.н., н.с. ИОГен РАН); ею просмотрены и исправлены соответствующие части текста. Эволюционный сценарий мы обсуждали совместно; за возможные ошибки в нём несу ответственность только я. Я признателен Александру Махрову (кбн, снс ИОГен РАН), обратившему внимание на упущенный из виду отбор «на традиционную учёность» в Китае и данные о его неэффективности.

^[1]См. подробней « О плюрализме теоретических конструкций».

^[2]Правда, тут у меня есть индивидуальное (а может, и биологическое) преимущество. Развитие собственных идей мне легче поддерживать чувством несогласия с умными оппонентами (как в этологии — с Е.Н.Пановым и/или социобиологами), нежели согласием с дающими доводы «за» них, как Ричард С.Левонтин с соавторами. По классификации А.С.Любищева, у меня мировоззрение полемическое, а не гармоническое: источник прогресса  — борьба противоположностей, и в мире идей также, как и в реальности. Отсюда симпатия к марксизму на эмоциональном уровне, а не только как к лучшей из возможных философских подоснов биологических исследований.

^[3]если не обращать внимания на разные огрехи оценивания и предсказательную силу максимум в 0.25 дисперсии.

^[4]Включая « орудия социального труда», регулирующие поведение других членов сообщества и возникающие «в продолжение» не рук, но «маккиавеллиевского интеллекта» обезьяноподобных предков. Наш вид — квинтэссенция общей для всех позвоночных тенденции к эмансипации от внешней, экологической среды, за счёт прогрессивного развития социальной среды — «интерфейса», опосредующего и регулирующего взаимодействия индивидов друг с другом и внешней средой. В ведущей к человеку линии она просто достигает максимума, в т.ч. за счёт роста чувствительности к социальным влияниям извне и ослабления зависимости от эндогенных, прежде всего гормональных влияний. См. « Социальная эволюция Homo sapiens: взгляд зоолога».

^[5]В отличие от орудийной деятельности антропоидов, продукт которой первоначально не проще, чем у древних людей, см. данные по обыкновенному шимпанзе и бонобо. Но изготавливается он строго индивидуально, а акты изготовления мимолётны, они не организуют деятельность всего сообщества и «касаются» лишь индивида с его потомком, без них группа вполне может обойтись.

^[6]Здесь со всеми человеческими популяциями, в том числе сельскими, до некоторой степени сближаются специализированные городские популяции ряда видов птиц и млекопитающих — чёрного дрозда, кряквы, большой синицы, вяхиря и т. д. Они также растут за счёт удлинения среднеожидаемой продолжительности жизни индивидов, при снижении средней размножаемости этих последних, но достигается это обычно другим способом — включением большей части из них в «популяционный резерв», неразмножающийся до тех пор, пока не найдёт «вакансию» нужных местообитаний, в городе нестабильных и дефицитных. См. табл.5 во Фридман В.С., Ерёмкин Г.С. Урбанизация «диких» видов птиц в контексте эволюции урболандшафта. М.: URSS, 2009.

^[7]Крайне интересный вопрос: верно ли это для домашних кур, гусей, голубей и т. д. не-млекопитающих? Полагаю что нет, хотя есть некоторые доводы «за», а морфофизиологические преобразования при доместикации у них достаточно гомологичны с млекопитающими.

^[8]Главнейшее из них следующее. Когда мы на первом шаге обнаруживаем, что некий вариант гена создаёт человеку уязвимость за счёт повышенной агрессивности, когнитивной ригидности, тревожности, склонности к депрессии, выпивке или ещё чего-то такого, на втором шаге исследователи почти всегда выявляют что а) уязвимость проявляется лишь в каком-то социальном контексте, обычно это ухудшенные условиях детства, либо неблагополучное социальное окружение и потом, б) «уязвимые» дети лучше откликаются на социальную поддержку и при её наличии у них меньше (!) проблем, чем у контрольной группы, т.е. использование «орудий социального труда» обращает нужду в добродетель. См.  анализ книги Лоны Франк « Мой неповторимый геном».

Поэтому для людей «биология» никогда не будет «узким местом» при освоении некого нового навыка: всегда найдётся такая техника или практика, которая у средних людей сделает это лучше, чем «тело» у некоторых особенных. А дальше в популяции накапливаются и взаимодействуют эти практики (а не гены некоторых особенных, как у животных), наши тела приспосабливаются уже к ним. См. пример с мальчиками-певцами, которых уже не нужно кастрировать для сохранения дивного голоса. Это предположение, но имеющее тенденцию подтверждаться; его возможные фальсификаторы обсуждаются в третьей части.

^[9]Дальше «в 1934 г. советское правительство инициировало обширное демографическое исследование, которое выявило стойкое падение рождаемости в стране, связанное с урбанизацией и вовлечением женщин в промышленную, культурную и научную жизнь. Те же исследования показали, что «социальные группы с более высокой зарплатой имели более низкую рождаемость. В семьях рабочих детей рождалось меньше, чем у крестьян. При этом урбанизированные рабочие отличались меньшей рождаемостью по сравнению с только что переехавшими в город крестьянами, а меньше всего детей было у служащих» (Советская социальная политика 1920-1930-х гг.: идеология и повседневность. М.: ЦСПГИ, 2007. С.50).

Собственно, это обнаружил ещё Н.К.Кольцов, исследуя русскую интеллигенцию с евгенических позиций (по данным А.В.Горбунова о «размножаемости московской интеллигенции по данным анкеты, поданной евгеническим обществом», «Русский евгенический журнал», 1928 г.; такие же анкеты делались для рабочих и служащих). Оказалось, как группа людей, нацеленных на максимальную продуктивность в научном или техническом творчестве, русская интеллигенция себя не воспроизводит: в отличие от слоёв, из которых эти самые интеллигенты выходят. Причём чем выше к верхушке дореволюционного общества был тот слой, дающий талантливых выходцев в интеллигенцию, тем хуже он себя воспроизводил, чем ближе к низу общественной пирамиды — тем лучше.

Поэтому (делал вывод Кольцов) необходим равный доступ к качественному образованию для всех слоёв общества. Чтобы сохранить, а тем более наращивать в следующих поколениях продуктивность интеллигентного труда, по которой Россия тогда сильно отставала от Запада, одного размножения интеллигентов недостаточно, нужен призыв в интеллигенцию талантов со всех слоёв общества, а особенно рабочих и крестьян, обделённых образованием до 1917 года, поскольку в силу существующих тенденций воспроизводства при равном доступе к образованию социальные низы в относительном выражении дают много больше талантов, чем верхи. См. подробнее « Про селекционистский подход к социальной истории».

^[10]у «несоциальных» видов млекопитающих и других позвоночных – нет, они в этом случае дифференцируют активность во времени и пространстве так, чтобы «не попадаться» друг другу на глаза.

^[11]Соответственно, родиться ребёнок может только от тех родителей, которых обошла стороной смертность до репродуктивного возраста благодаря увеличению СОПЖ. Поэтому демографы, использующие софизм, мол, умереть не может тот, кто не родился, все умирающие сперва рождаются, поэтому подъём рождаемости наиболее важная задача, — ставят телегу впереди лошади. На деле же уровень смертности в родительском поколении, обусловленной специфическими средовыми рисками данного общества, от «социальных язв» и болезней до экологии и производственных травм – причинный фактор, объясняющее, а рождаемость поколения «детей» — объясняемое, отклик. См.подробней анализ книги « Репродуктивные проблемы демографического развития России».

^[12]Последние всегда избирательно отягощают « низшие классы», бедных и угнетённые группы, и тем больше, чем выше социальное неравенство в данном обществе. Это верно как для телесных, так и для душевных болезней; те и другие отрицательно влияют на репродукцию, поэтому всякое уменьшение соответствующего риска вследствие общественного прогресса и социального равенства ведёт к росту численности.

^[13]См. его популярную книгу с Ванессой Вудс « Почему собаки гораздо умней, чем вы думаете?». Спб., 2014, cс.46-62 и 141-150.

^[14]Даваемые направлением взгляда и/или телодвижений после установления «разделяемого внимания» (joint attention), и следующей из него синхронизованности действий и/или изменений во внутреннем состоянии индивидов, связанных данной связью — тем большей, чем дольше и/или успешней они действуют вместе. См. книгу Хейра и Вудс.

^[15]См. подробнее « Социально-когнитивные способности антропоидов: эволюционные предпосылки нравственных основ сотрудничества у людей».

^[16]В соответствии с экологическим подходом Ури Бронфенбреннера его можно рассматривать на разных уровнях — от семьи, в которой воспитываются дети и класса (или подростковой компании), воспитывающего учеников до «большого общества», воспитывающего своих членов через школу и прочие институты для обеспечения социальной трансляции достижений из вышеописанного «фонда».

^[17]Поскольку оно наиболее общее и подытоживает все предыдущие

[18] См. Хомская Е. Д. Нейропсихология индивидуальных различий // Вестн. МГУ. — Сер. 14. Психология. — 1996а. — № 2; Хомская Е.Д., Ефимова И. В., Будыка Е. В., Ениколопова Е. В. Нейропсихология индивидуальных различий. — М.: Роспедагентство, 1997; Ахутина Т. В. Нейропсихология индивидуальных различий детей как основа использования нейропсихологических методов в школе // I Международная конференция памяти А. Р. Лурия: Сб. докладов / Под ред. Е. Д. Хомской, Т. В. Ахутиной. — М.: РПО, 1998.

Рекомендуем прочесть!

Let's block ads! (Why?)